Девушка к этой встрече тоже приготовлялась ответственно. У соседки из Мордовии выпросила выходное платье с глубоким декольте из тонкого кофейного кашемира. У той, что проживала в Республике Коми, итальянские туфельки на высокой шпильке. Марафет наводила с самого утра. Ровняла да красила едва заметным лаком ноготки на руках и ногах. Закрывшись в душе, брила волосы подмышек да внизу живота. Долго мыла голову с шампунями для объёма, да с кондиционерами, да с отдушками разными. Потом больше часа укладывала волосы в причёску. Волосёнки-то у неё были, честно сказать, слабоватые, жидкие, так что Сиротке пришлось потрудиться – спрыскивать их лаком, да какой-то пенкой и муссом да в завершение скрепить всё это художество при помощи фена да специальных гребней. Затем ей понадобился ещё час, чтобы нанести на лицо макияж – немного пудры на скулы, на ресницы немного туши, совсем чуть-чуть румян, обозначила контур губ, добавила слегка помады, чтобы было не ярко, не броско. Последний штрих – за ушами и на шее распылила из тяжёлого флакона немного туалетной воды «Амаридж» от Дживанши.

Аромат этой воды Бьянка запомнит на всю свою жизнь как аромат предательства и измены.

Однако в тот вечер, когда Иван Сергеевич позвал на ужин Сиротку, ничто не предвещало беды. Форстер нарядился в свой единственный костюм и даже сподобился пришить к пиджаку нижнюю пуговицу, без которой носил его не меньше четырёх лет. В комнате играла медленная музыка из французского кинофильма, на столе оплывали свечи с запахом зелёных яблок. За окном, в кофейном свете уличного фонаря, медленно кружились снежные хлопья. Сиротка долго отряхалась от них в прихожей. Сбрасывала с тонкого платка, которым прикрывала свою выдающуюся во всех смыслах причёску, с шубки под каракульчу, с ботиков в кроличьей оторочке. Иван Сергеевич и Бьянка суетились рядом. Врач принимал у гостьи верхнюю одежду, а собака приветливо потявкивала ей, крутила хвостом и всячески демонстрировала свою благодарность и любовь. «Фу, Бьянка! – даже несколько раздражённо отмахивалась Сиротка, когда та пыталась лизнуть её в лицо. – Ты мне весь макияж слижешь!» «Отойди, Бьянка! – вторил гостье Иван Сергеевич. – Здесь и без тебя не протолкнуться». Отбежав немного назад, в комнату, где был накрыт праздничный стол, и устроившись, словно в засаде, на своей подстилке, Бьянка теперь следила, как Сиротка надевает на свои изящные ножки итальянские туфли с блестящей застёжкой, как стоит перед зеркалом, прихорашиваясь, одёргивая платье со всех сторон, поправляя прядки волос в причёске и блестючий кулончик на изящной шейке. Отсюда, с тёплой собачьей лежанки Сиротка казалась Бьянке божеством, явившимся в их дом, чтобы одарить и Ивана Сергеевича, и Бьянку своею любовью и красотой. Ни слов таких, ни образов молодая лайка, конечно, не знала, но чувствовала она происходящее вокруг именно так. Просто испытывала блаженство и счастье.

Сиротка с Иваном Сергеевичем тем временем перешла к столу. Звякнули бокалы, доверху наполненные вином, расцвели запахи подкопчённой рыбы и жареной баранины. Доктор Форстер, с самых первых дней их общей жизни в квартире, приучал собаку есть на отведённом ей месте, из собственной миски, а к человеческому столу и близко не подступаться, какой бы вкуснятиной оттуда ни пахло. По младенческой своей наивности, Бьянка пару раз всё же нарушила запрет, но в ту же секунду была наказана весьма крепким шлепком по заднице. Запомнила, на всю жизнь запомнила Бьянка эти вовсе и не болезненные, но очень обидные шлепки. И с тех пор к столу – ни на шаг. А тут вдруг Сиротка оборачивается к ней и протягивает баранью косточку. «На, Бьянка, возьми!»