Существа переглянулись, а тот, к которому он обратился, резко передёрнул чешуйчатыми плечами и раздул жабры, будто в негодовании. Оружие они не опускали, а посему он сделал вывод, что его слова не возымели никакого действия. Однако молчать водяные тоже не стали – голос раздался откуда-то сзади, и он резко развернулся, дабы не проявлять неуважения к говорившему – этот закон был универсальным и не стоило им пренебрегать. Было бы, конечно, ещё лучше, если бы он что-то понимал: особо крупный представитель водного народа, чья голова украшена какой-то корягой с нанизанными на неё ракушками и скорлупками от мёртвых улиток, обращался к нему на тянущемся, свистящем и абсолютно непонятном языке. Интонации, конечно, не предвещали ничего хорошего – лидер водяных (а это, скорее всего, как раз их лидер, а коряга была импровизированной короной) говорил зло и агрессивно, будто обвинительно. Коронованный водяной тыкал древком своего копья в мёртвое существо и говорил ещё очень долго – а когда замолчал, то уставился на него вопрошающим взглядом, будто ожидая какого-то ответа. Он шумно, слишком шумно, сглотнул и проговорил:

– Я не понимаю вашего языка. Есть ли в вашем племени толмач?

Молчание. Только где-то наверху истерично закричали птицы, как видимо в надежде на большой пир из туши огромного мёртвого животного.

– Отведите меня в ваше поселение. Поймите, – он помедлил, – Я ничего не помню. Я не помню, как я здесь оказался, кто я и даже как меня зовут…

– Киииши… – просвистел один из водяных, стоящий по правую руку от коронованного: в отличие от остальных он был вооружён не одним большим копьём, а имел за спиной колчан с десятью мелкими; метатель, не иначе. Лидер водяных лишь кивнул в ответ и снова воззрился на незнакомца, но только с каким-то новым выражением, то ли скептицизма, то ли заинтересованности.

– Я проснулся в пещере недалеко отсюда, я могу показать… Со мной лишь мешок с непонятными мне вещами и… Я помню лишь одно.

Он снова помедлил, но почему-то понял, что должен быть откровенен с этими подозрительными существами.

– Я помню одну фразу. Я помню, что… должен убить Сына Бога.

Глава водяных тут же распахнул глаза с новой силой и гневно выкрикнул какую-то фразу, от которой заведомо нельзя было ожидать ничего хорошего.

– Постойте, я…

Однако он не успел договорить. За сильной болью в затылке последовал настоящий

Он распахнул глаза.

Дикая мысль сразу же пришла ему в голову: он снова оказался в пещере, той же самой, мерно освещаемой отражённым светом тусклого дня. В небольшом озерце плещутся сотни ядовитых ящерок, а валяющийся в углу мешок подрагивает от ритмичного хлюпанья живого языка в банке. Он снова вернулся на исходную позицию, будто и не делал ни одного шага в сторону своей цели…

«Я должен убить Сына Бога!»

Но нет, это была не пещера. Он находился в деревянной избушке, собранной из цельных брёвен, между стыками которых виднелись плохо уложенные пласты соломы. Как видимо, обитатель этого дома не мог похвастаться богатством: из утвари было лишь несколько лавок, покосившийся обеденный стол, треснувший посередине сундук с давно облупившейся краской и удивительно объёмный шкап, который очевидно выделялся на общем фоне. Он тоже был старый и готовый к быстрой и неминуемой кончине, но рисунок на его дверцах, выполненный яркими и плотными красками, оказался на удивление свежим и… красивым. Огромная жар-птица будто вырывалась из шкапа, разевая огнедышащий клюв и гордо распахивая воспламенённые крылья, перья которых напоминали смертоносные пики. Птицу окружали фантастические узоры, настолько сложные и утончённые по своему исполнению, что он невольно пришёл к выводу, что попал в дом к бродячему художнику, которого нелёгкая судьба занесла на болота к водяным.