Клиническая была промежуточной станцией мелкого заложения, где жило всего человек сто. Зато на ней всегда обретались транзитные перекупщики, заправилы теневого бизнеса и сталкеры. А вот миссионеров и религиозных поборников тут не жаловали. Левые пути были перекрыты и отгорожены от платформы высоким барьером из бетонных блоков и железных заслонок, там располагался склад медикаментов, оборудования и две операционных – святая святых всего Города. Вход в цитадель скальпеля и пенициллина охранялся целым подразделением тяжело вооруженных наемников – бывших сталкеров, единственных воинов подземки, которых невозможно было подкупить. По крайней мере, так считалось.

Наша «телега» проехала Клиническую насквозь, без остановки. Лишь один раз машинисту пришлось сбросить обороты и гаркнуть на бредущего по путям человека в длинном сером плаще. Тот развернулся, зыркнул на нас из-под капюшона и неторопливо забрался по лесенке на перрон.

За колоннами шушукались подозрительные типы, заключая сделки по перекупке и вывозу лекарств. Я прекрасно знал, что обычные правила и акцизные нормы тут не действуют – все решают связи с руководством участка и боссами фармацевтической монополии.

Из всех станций Города Клинической я симпатизировал меньше всего. Даже зажравшиеся цэдэшники из бункера Сталина не вызывали такой неприязни. Этот уголок медицинских услуг по баснословным расценкам был примером человеческой корысти, а вовсе не милосердия. Достаточно было взглянуть на любого хирурга или аптекарского барыгу и становилось ясно: ни о каких клятвах Гиппократа лучше не упоминать. Могут и ланцетом по горлышку…

Когда дрезина миновала заставу и нырнула в следующий туннель, машинист увеличил скорость. До Московской остался один перегон.

Вакса нахохлился и притих. Возможно, Клиническая всколыхнула в нем какие-то неприятные воспоминания, а может, просто утомился болтать и хохмить – я не стал уточнять.

Охранник с Комелем принялись обсуждать диких. Первый посмеивался и громко рассказывал, какой случай произошел с ним недавно, второй больше слушал и лишь изредка вставлял фразу-другую, а затем поднимал верхнюю губу, обнажая слюнявые десны, и гыгыкал. У этого увальня даже смех получался унылым.

На фоне освещенного фарой туннеля мне были хорошо видны их силуэты. Густое урчание мотора и ритмичный перестук колес не заглушали слов. Охранник делился с Комелем занятной историей, и это уже никак не походило на анекдот…

– На прошлой неделе был в патруле у северной наружной. Только отошли метров на двести от заставы, глядь… крадутся. Трое, в лохмотьях, без защиты, грязные, как чушки. Ну, мы с пацанами притормозили возле воинской части и затаились в стакане КПП. Достали бинокль, ждем, что дальше будет. Дикие по Масленникова спускаются – шушукаются о чем-то о своем, шугаются каждого шороха, но останавливаться не собираются. Понятно, что к Маяку за деталями прутся. Ну, мы дождались, пока орки эти ближе подойдут, и… короткими очередями почти в упор!

– Погоняли бы. Изловили. А то какой интерес патроны тратить-то?

Охранник гордо выпятил нижнюю губу.

– Ну, не зря казенные грибы жрем, – с воодушевлением продолжил он. – Двоих-то уложили, а третий побежал. Мы для острастки вслед постреляли. Орк этот дикий в стену ЗиМа уперся, заметался туда-сюда и налево рванул, к впадине «Звезды».

– Удачно. – Комель вновь показал десны, гыгыкая. – Поймали ужонка?

– Ну, поначалу мы думали, что пропал в экстази-котловане. Флуктуация там суровая, близко лучше не подходить. Я сам однажды видал, как туда мэрг скатился – в кучу костей плюхнулся, башкой затряс и давай в экстазе биться. Три дня, говорят, прыгал, пока не издох…