Мне кажется, что я ослышалась.

Тупо повторяю:

– Раздеться? Здесь?!

Судорожно сцепляю пальцы и замолкаю, надеясь, что приказ просто шутка.

– Мне долго ждать, Федерика? – в голосе Али появляется металл.

В полной растерянности я поднимаю глаза к его лицу, и мы снова сцепляемся взглядами. В голубых глазах мужчины смесь льда, злости и досады, и капля горечи на самом дне зрачков.

 Я облизываю пересохшие от страха и возмущения губы и с трудом произношу:

– Что нового ты надеешься найти под моим платьем, Али? Ты много раз, не спрашивая моего согласия, рассматривал мое тело. С тех пор в нем не появилось ничего нового.

– Кажется, ты до сих пор не поняла, что твое согласие – это последнее, что меня интересует, рабыня. Я могу забрать все, что у тебя есть – твое имя, твое тело. И, конечно, твою жизнь…

И снова окрик:

– Разденься!

– Нет! – слово слетает с моих губ раньше, чем я успеваю подумать.

В тот же миг мужские пальцы сминают ворот моей туники. Рывок, и ткань с треском расползается в стороны, обнажая меня почти до пояса. Я ахаю, отталкиваю руки работорговца и тяну слетевшую с плеч тунику обратно. Еще один окрик. Ещё рывок, и остатки моего платья отлетают в сторону, жалкой кучкой приземляясь на пол у стены. Теперь я стою перед работорговцем абсолютно голая. Судорожно прижимаю руки к груди, пытаясь прикрыться, и опять, словно щелчок бича, звучит:

– Опусти руки!

От равнодушия Али не осталось и следа. Он тяжело дышит, челюсти сжаты, подбородок напряжен, а в голубых глазах плещется ничем не прикрытое бешенство.

– Ты плохо слышишь, рабыня?!

Я набираю полные легкие воздуха, распрямляю плечи и медленно опускаю руки. Приподнимаю подбородок и, глядя Али в глаза, насмешливо произношу:

– Можешь смотреть, работорговец.

Твердые губы сжимаются в узкую полоску, голубые глаза темнеют и начинают неспешно скользить по моему телу. Я уже знаю, что оно не очень красиво – худое, с крошечной грудью, узкими бедрами и тощими ногами. Не то, что ценят мужчины в этом мире. И не то, что нужно Али. И почему-то мне все равно, что он смотрит. Ненависть к этому мужчине вытеснила из моей души и стыд, и смущение, и страх.

Именно поэтому я еще выше задираю подбородок и презрительно цежу:

– Какое счастье, что не ты будешь хозяином моего тела, работорговец. Если бы это случилось, я бы предпочла умереть…

Голубую радужку снова покрывает ледяная корка, красивые губы разжимаются:

– У тебя будут сотни поводов умереть, принцесса Федерика.

Взгляд голубых глаз снова перетекает с моего лица вниз, к шее, затем от ключиц к груди. На впалом животе надолго задерживается, и я чувствую, как он нервно дёргается и втягивается, почти прилипая к спине. Губы Али усмехаются, а глаза почти осязаемо шарят по моим ногам. Замирают на щиколотках и быстро возвращаются к лицу. Глядя мне в глаза, Али брезгливо цедит:

– Тело у тебя и впрямь лучше не стало. Можешь идти куда шла.

Я поворачиваюсь и под его тяжелым взглядом иду в сторону лазарета, даже не подумав прикрыться хотя бы остатками своей туники. Так и шагаю обнаженная до своей комнаты под насмешками и шепотками встречных. Не обращаю на них внимания – мне плевать. Только когда на пороге комнаты сталкиваюсь с изумленным взглядом Лазариса, из моих глаз начинают капать слезы.

Вечером я сижу в кабинете целителя. Неспешно пью отвар, который он готовит для меня дважды в день, и покачиваюсь на деревянной табуретке. Лазарис в это время копается в своем огромном шкафу, где, как я уже знаю, хранит самые ценные ингредиенты и готовые зелья. Последнее время наши с ним отношения немного потеплели. Во всяком случае, лекарь прекратил дергать меня за волосы, когда его что-то не устраивает в моем поведении. Я в ответ перестала называть его «господин», и, кажется, ему это понравилось.