Сказанное снова породило боль, старый конь представился очень ясно: как он шатался, задыхался и падал, как жизнь покидала тускнеющий глаз… Элиис сухо закашлялась, выпила несколько глотков из чашки, торопливо переданной Роолом. Поморщилась: напиток горчил. Владыка сердито отобрал пустую посуду:

– Отчего же так сразу – отравили? Ох, не наговаривай, не уважаю я болтовню с наветами!

– Вот еще! Не там вы взялись искать наветы, ну ясно ведь. Коор задыхается… задыхался, если в траве попадались водоросли. Такие особенные, я давно приметила – синие, с мелкими волоконцами. Все конюхи знают, уже был случай. Я подумала, толком припомнила утро и поняла: Коора отравили, чтобы сделать мне больно. Хотели испортить праздник, им было важно лишить меня последнего дорогого существа. И выставить меня перед вами глупой и плаксивой, никудышной, а то и полоумной… Если бы у вас была семья, вы бы знали: благо островов ничто по сравнению с жизнью родных. И еще. Тот, кто готов убить из мести даже старого коня, не принесет блага людям.

– Я велю проверить, что было утром засыпано в кормушку, – задумался Роол. – А прочее… ты еще ребенок. Тебе пока не дано понимать, что есть благо и что есть зло – большое, общее.

– Вашу жену отравили бы, чтобы причинить боль вам, пусть даже мертвому, чтобы отомстить за все прежние обиды без страха быть наказанными, чтобы утвердить полноту своего величия, – с нажимом повторила Элиис. – А сына, если бы у вас был сын, эти прилипалы отправили бы в замок сирен. Вот так оно и было с Боу, с его мамой. Я вполне точно знаю, как на восточных островах уродуют детей, если у них имеется капля божья. Мой брат Боу сильный, но даже он едва выжил. Детям ломают кости, их топят и душат. А еще бьют, даже совсем маленьких. Я видела, как был плох Боу в первые дни. Ваш лекарь его смотрел тогда, восемь лет назад, спросите у него про сломанную руку!

– У лекаря я спрашивал. Боу сломал руку во время тренировки, он воин, и такое случается. Все прочее – гнусные россказни, люди с западных островов повсюду распускают такие слухи. К сожалению, наивные оримэо склонны доверять страшным историям с цветистыми подробностями. И ты вон поверила, – досадливо отмахнулся Роол. – К тому же сына у меня нет… Но я имею привычку проверять слухи, если они не утихают. Не так давно я побывал в восточном замке. Дети там сыты, довольны жизнью, уважают наставников и прилежно учат канон. Их наказывают, и порой строго, это правда. Учти, мы говорим о воспитании сирен, чья капля божья способна убивать и уродовать души. Но ты хочешь, чтобы маленьким сорванцам вытирали сопли и прощали злые шалости. Наставники по мере сил обходятся без грубости. Я сам смотрел, никаких синяков. Я разговаривал с детьми, и они ни словом не намекнули на притеснения.

– Еще бы! Кто из нас простак, вот вопрос, – запальчиво вскинулась Элиис. – За сколько дней вы предупредили о своем прибытии?

Владыка собрался было возразить, но промолчал и задумчиво погладил посох. Скривился, по привычке перебрал пальцами жемчужины ожерелья. Нехотя кивнул, признавая правомерность довода:

– Хорошо же. Ты, не скрою, расшевелила старого владыку. Берегись, теперь просто так наш спор не замять, мне чудится в сказанном чужой голос, а лгать мне осознанно и намеренно никому не дозволяется. Даже сирину. – Роол удобнее перехватил посох и строго глянул на Элиис. – Поживи еще месяц под нынешней охраной. Я дам знать кому следует, что ухожу карать запад, а сам заново и без предупреждения наведаюсь в восточный замок. Но если ты выгораживаешь Граата по наущению своего злокозненного «брата», если наговариваешь на врагов запада, берегись! Я не допущу, чтобы сирин Гоотро тайком служила выскочке, которому полтора года назад едва исполнилось тридцать… Он не дорос до посоха, понимаешь? Просто не дорос, он мальчишка и ведет себя даже хуже, чем неразумное дитя. А ты повторяешь заученное по его воле. Мне, не скрою, претит уже то, что сладкоголосого хитреца Боу ты именуешь братом. Поймаю на лжи – не надейся на снисхождение. Я стар, мне грядущая Волна вполне безразлична. Так что я буду строг и не пощажу, выбирая кару.