Я наклоняю голову.

– Почему?

Он всплескивает руками в отчаянии.

– Потому что это правда! Я чертовски ненавижу молоко. И это не должно быть преступлением.

Мои щеки подергиваются, когда я изо всех сил пытаюсь сдержать улыбку, у меня вырывается хриплый смех.

– Видишь? Ты смеешься надо мной. – Он проводит рукой по щетине на подбородке, прежде чем провести пальцем по моему лицу в форме буквы «U». – Ты была такой с того первого дня в офисе. Эта маленькая ехидная ухмылка.

Теперь я сажусь прямо, а он снова опускает взгляд.

– Ретт. – Он закатывает глаза и избегает любого зрительного контакта со мной, как капризный ребенок. Я наклоняюсь вперед и прижимаюсь своим коленом к его. – Ретт.

Когда он обращает все свое внимание на меня, мое сердце бешено колотится в груди. Ни один мужчина не имеет права выглядеть так хорошо, как он. Темные ресницы, квадратная челюсть.

Одним движением головы я возвращаю себе концентрацию.

– Я не смеялась над тобой. Я смеялась над этой ситуацией. Потому что знаешь, что я думаю?

– Ага. Что я тупой ковбой.

Я вздрагиваю, морща лицо.

– Нет. Я думаю, они раздули это настолько сильно, что я не могу удержаться от смеха. Кого, черт возьми, волнует, что ты предпочитаешь пить? Я смеюсь, или ухмыляюсь, или что бы ты там ни думал, потому что вся эта ситуация настолько оскорбительна и притянута за уши, что, если бы я не смеялась над ней, то сразу бы уволилась с работы и стала личным тренером.

Он тупо смотрит на меня, его глаза бегают по моему лицу, словно он ищет доказательства того, что я шучу.

– Если я слишком много думаю об этом, это заставляет меня злиться из-за тебя. А я не хочу злиться.

Он смотрит вниз на свои руки и крутит серебряное кольцо на пальце, прежде чем прошептать:

– Хорошо.

Боже, для него действительно стало обычным быть уязвимым, неуверенным в себе маленьким мальчиком. Я снова толкаю его в колено.

– Хорошо, – повторяю я. – Ты собираешься сказать мне, почему ты так сильно ненавидишь молоко?

– Когда-нибудь пробовала сырое фермерское молоко? – спрашивает он.

– Нет.

– Ладно. Ну, оно густое, желтое и жирное, и у нас в детстве была корова, и мой папа заставлял нас пить по стакану каждый день, и я почти уверен, что это на грани жестокого обращения с детьми. Теперь мысль о том, чтобы сесть и просто залпом осушить целый стакан… – Он вздрагивает. – Я никогда не был так счастлив, как в тот день, когда умерла та корова.

– Это слишком! – Я разразилась смехом. – Впрочем, звучит ужасно. Признаю.

– Я определенным образом травмирован. – Его щека вздрагивает, и он одаривает меня мягкой улыбкой. Настоящей, от которой у меня в груди порхают бабочки.

У нас только что случился какой-то прорыв? Похоже на то. Но пока что этот парень доставляет мне неприятности. Так что, возможно, я ошибаюсь.

Что я знаю наверняка, так это то, что от меня пахнет потом и я ужасно выгляжу. Поэтому я заставляю себя встать, не осознавая, насколько близко нахожусь к Ретту. Наши колени соприкасаются, и его глаза останавливаются на них.

Я резко втягиваю воздух и собираюсь уйти. Мне очень нужно в душ, но я останавливаюсь в дверях, обдумывая наш только что состоявшийся разговор. Когда я оглядываюсь через плечо, то замечаю, что его взгляд устремлен ниже, чем следовало бы. Ретт мгновенно поднимает глаза к моему лицу. Мои щеки пылают. В конце концов, Ретт Итон только что смотрел на мою задницу в спортивных брюках.

Должно быть, поэтому мой голос звучит более хрипло, чем обычно.

– Не занимайся этим, если не хочешь. И не позволяй Кипа принуждать тебя.

Он сжимает губы и кивает мне. Потом я ухожу. Направляюсь в душ.