– Нет. Только запись Сантаны. Ну, та, где есть его песня.
– Ммм, плохо. А Эдди Пальмиери?
– Погоди-ка, разве плохо, что у меня нет Тито Пуэнте и как его там… Эдди Пальмиери? Шутишь? Конечно, у меня есть Эдди Пальмиери и Тито Пуэнте, есть оба. Точно. Посмотри на меня хорошенько! Я был единственным на всем побережье Коннектикута, кто носил топсайдеры[8] и слушал Тито Пуэнте с Эдди Пальмиери. У меня целая коллекция сальсы. Господи, да мне приходилось пленки прятать от своих друзей – все, как один, здоровые, и тоже в топсайдерах. Тебе повезло, что я не заставлю тебя слушать музыку Ренессанса.
– Нет, это тебе повезло, что ты не попытаешься заставить меня слушать Ренессанс.
– Это что, тест какой-то? Я просто белый парень из пригорода, зависший на полпути меж изысканной буржуазией и рабочим классом.
– Кто на какой стороне?
– Мать была модницей, но деньги у нее редко водились. Отец был учителем в средней школе. Гражданское право и ОБЖ. Чуть лучше, чем физрук, которого, кстати, он иногда подменял. Он был красивым. Лодки любил.
– Был?
– Оба умерли.
– О…
Он замолчал.
– Это тяжело. Извини.
Он никогда не понимал, как на такое реагировать. Честность была бы раздражающе ироничной.
– Ну да, – ответил он. – Но «не позволяй себя сломать». Как в песне Нила Янга.
– Никакого Нила Янга.
– Ни минуты.
– Быстро же ты сдаешься.
– Заглядываю вперед. Стычка – не война. Накурю тебя, поставлю 4 Way Street[9], и ты будешь подпевать, а потом вдруг задерешь голову и закричишь: «Чего?»
– Нет, нет, нет! – закричала она.
На крик обернулись два парня, шедшие в Карман Холл[10].
– Old man sitting by the side of the road… with the lorries rolling by…[11] – пропел фальцетом Джордж.
– Нет! Нет-нет-нет-нет! Нет! – Она смеялась.
– Так и будет, – заверил он.
Они пошли дальше.
– А Шарль Азнавур? Шарль Азнавур у тебя есть?
Он остановился. Ей пришлось обернуться и подождать ответа.
– Что такое?
– Хуйня какая-то.
– Что за хуйня?
– Я даже не должен знать, кто это.
– Но ведь знаешь?
– Есть у меня кое-что из него. Купил кассету еще в школе и прятал от всех друзей. Мне он нравится.
– Вечное возвращение.
Он уставился на нее.
– Все повторяется снова и снова. Ты же вроде как читал «Заратустру»?
– Я не говорил, что читал «Заратустру», это ты сказала, что читала его. Я еще не закончил «Рождение трагедии», которую должен был прочесть в прошлом году. Если я все верно понял, Ницше бы протащился по Rolling Stones. Они шарили во всем аполлоническо-дионисийском.
– Не вижу в них ничего аполлонического.
– Тебе, должно быть, нелегко угодить.
– Даже не представляешь насколько.
И вот они стояли у входа в Карман Холл, у стены из шлакоблока, выкрашенной в холодный белый цвет, сиявший в свете фонарей. Так близко друг к другу и тянулись все ближе.
В полной тишине, скрестив взгляды, как не осмелились в метро, они стояли рядом. Она поцеловала его. Он поцеловал ее в ответ – медленно, легко. Ее губы были мягкими, такими же, как невообразимо мягкие губы, которые он целовал в своих странных снах. Он не хотел вспоминать о тех снах, не сейчас. Он желал владеть этой женщиной. Они поднялись наверх, к нему в комнату. Они целовались, покурили еще немного, и он поставил Sketches of Spain[12], негромко, и музыка переливалась, как поэма с отблесками звездного света на крохотных волнах. Так звучал воздух в ночи. Немного грустно. Что бы ни случилось, ему не хотелось никакой спешки. Они лежали на его постели, целовались и целовались, и он касался ее тела, едва-едва, легко, словно ветер. И ее тело ответило на его прикосновения.
2
Феррис Бут Холл, порция модернизма на неоклассическом колумбийском блюде МакКима, Мида и Уайта