– А тут, на этаже, есть сообщество геев? Или вообще в Джее? Типа сплоченной группы?

Ответом был неодобрительный взгляд.

– Я Текс. Я живу в Джее, но сообщества Текса, насколько мне известно, здесь нет.

– Я просто пытаюсь осмотреться на месте происшествия.

Текс покрутил ладонью, как лопастью вертолетного винта.

– Вперед, брат, поброди тут, осмотрись. Все произошло здесь. Только это не простое место. Это Джон Джей, сынок. Пусть сжигали его чучело[39], но чувак был одним из наших, из Колледжа Кинга, тысяча семьсот какой-то там год.

У Джорджа была с собой ручка, он всегда носил ее с собой, но некуда было записывать.

– Бумага есть?

Текс медленно поднялся с корточек, прошел в свою комнату, вернувшись с тремя листами бумаги. Джордж сложил их наподобие буклета, затем еще раз вполовину и аккуратно оторвал нижнюю часть, получив несколько страниц.

– Текс, назовешь свое полное имя?

– Что, в статью меня пропихнешь?

Джордж посмотрел на него.

– Еще не знаю, что это будет за статья и что туда войдет, но знаю, что не хочу через пару часов понять, что не спросил, как тебя зовут. Тогда будет: сказал один из живших на этаже, пожелав остаться неизвестным. Это значит, репортер его не спросил.

– Роберт Уоллес. Но ты оставь «Текс». Напишешь «Роберт Уоллес», и хрен кто поймет, о ком речь.

– Шотландец?

– По линии отца, восемнадцатый век. Чистокровный техасец с 1831-го.

– На каком курсе учишься?

– На втором.

Джордж направился в ту часть коридора, где были Снеттс и другие копы; тот смотрел в раскрытое окно, изучал раму, высовывался наружу. В конце коридора, в комнате отдыха, где стояла кое-какая мебель и «те-е-е-лик» Текса, Джордж увидел паренька по имени Кеннет; каждый раз, когда он его видел, он вспоминал Монтгомери Клифта. Вместе с Джорджем он посещал занятия по творчеству Китса. Он плакал.

– Эй, – окликнул его Джордж.

– О, привет, – сказал Кеннет. Он вытер лицо рукавом черной водолазки, и на черном хлопке остался привычный след серебристой слизи.

– Собираю материал для статьи, – пояснил Джордж.

– Знаю, ты пишешь для газеты.

– Знал этого парня? Джеффа?

– Джеффри. Да. Он предпочитал, чтобы его звали Джеффри.

– Мне очень жаль. Вы были друзьями?

Джорджа охватило беспокойство и дурное предчувствие, как всегда бывало после таких вопросов. Конфликт: ему нужно было о чем-то писать, и он не хотел показаться мудаком. Но в основном статья должна была быть важнее. Если это так, то воодушевление пересилит печаль.

– Ну да, были. Не очень близкими, но да.

– Что случилось?

– Джеффри всегда хотел этих качков, – сказал Кеннет. – Всегда-всегда-всегда.

Для коротышки у Кеннета тоже был поразительно звучный голос и огромный кадык, он действительно был копией Клифта. Почти всегда густая щетина. В голосе яркий оттенок северо-восточного аристократишки.

– Большие, мужественные, ну ты понял. Может, дело в его отце, то есть я точно не знаю, это просто догадка.

Щеки Кеннета все еще были влажными от слез, и он вытер нос тыльной стороной ладони. Теперь заблестела волосатая рука, словно капли утренней росы легли на траву, только не росы. Соплей.

– Джеффри был в отчаянии! Он сказал парню – кажется, его звали Томас, может, Джон Томас, ха[40], – сказал: «Ты думаешь, я не скажу твоим родителям? Я им все скажу». Угрожал ему, понимаешь? И это было глупо. А тот Томас такой: «Ты что, шантажировать меня собрался? Думаешь, шантажом можно добиться дружбы?» Но Джеффри повел себя совсем как Джоан Кроуфорд[41]. Сказал что-то типа, прикинь: «Твой отец тебя убьет».

Джордж хотел было сказать: «Кеннет, малыш, мне нужна хорошая цитата, а «Джеффри повел себя как Джоан Кроуфорд