– Хватит уже жарить, иди ко мне, моя масленица.

– Не могу, не хочу, чтобы подгорел блин.

– Ты же говорила, что хотела быть рядом, что бы ни случилось.

– Действительно, я хотела, но ничего так и не случилось.

– Ещё не вечер, – подошёл я к ней сзади.

– Какой-то ты сегодня не такой. Какой-то пастеризованный, – не видела она меня, выливая белую жидкость на сковороду.

– Разве тебя не зае… такая жизнь?

– Ещё как зае… Всё время думаю, неужели я больше никому кроме неё не нравлюсь.

Неожиданно его поцелуи затмили всю мою шею. Глаза появлялись там, куда он меня целовал.

– Ты с ума сошёл, – перевернула блин жена.

– Я всё время думаю об этом.

– Извини, значит ещё не сошёл, – руки уже не мои, они полностью принадлежат ей, они уже чистят карманы её души. Будто их взяли на службу, в прачечную кожи. Их не смущает то, что работа по большей части ночная, им нравится ночь.

– Как ты думаешь, может ли крепкая дружба перерасти в крепкую любовь? – закончила Шила с блинами и застряла у окна в одном халатике.

– Всё зависит от крепости напитков, – подошёл я и обнял Шилу, прижав телом к подоконнику.

– Значит может?

– Да, несомненно, но временами возможны побочные эффекты – тошнота и аллергия. К Марсу сегодня полетим? За город.

– Обещали дождь. Что мы там будем делать? В лесу в дождь скучно.

– В бильярд играть.

– Меня это не вдохновляет.

– А, я знаю, теперь тебя вдохновляют только твои выдающиеся груди. Они растут не по дням, а по часам. Уже четвёртый, наверное, – обнял я их ладонями.

– Ты что? Четвёртый у Вики.

– Да? Мне кажется, она одна сплошная грудь.

– Ну, она же кормит сейчас.

– Скоро и тебе предстоит. В любом случае, твоя мне дороже всех вместе взятых, – начал я твердеть и всё сильнее прижиматься к жене.

– Ага, уже пастеризованных тобою. Может, этого тоже надо покормить? – кивнула копной волос на воробья за стеклом Шила. Тот примостился на жёрдочке карниза и внимательно наблюдал за нами.

– Ты, как видишь дичь, сразу хочешь её покормить. Может, он просто эротику хотел посмотреть.

– Какие у него внимательные зрачки. Как ты думаешь, нас видно из дома напротив?

– Конечно, возможно, в воробья встроена камера, и все следят по большому экрану за каждым нашим движением. Не бойся, – я опустил занавес. – Кина не будет. Спектакль только для своих.

Я оказалась в Умео в 22 года. Уехала туда на практику после окончания курса. Подальше от дома, чтобы мальчишки мои забыли и не подрались, и не погибли на дуэли, хотя, как мне кажется, я того стоила. Артур постоянно писал Шиле большие пространные письма, Марс за всё время прислал только одну открытку с видом красной планеты: «Венера моя, ты не думай, я за тобой наблюдаю с неба». Странное время шведских столов и шведских семей. Артур в это же время служил где-то на одной параллели в Мурманской области. По почерку было заметно, что Армия потрепала его немного. «Кто я здесь? Я являюсь двухлетним растением. Сложно осознавать, что мозги твои не нужны никому, нужна только физика». В этой строчке я была абсолютно солидарна с Армией. «Полярный круг – это особенный круг людей из военных, сосланных, конченных железнодорожных пьяниц. Первый раз попробовал самогон. Здесь ещё популярен огуречный лосьон. Его разбавляют водой, отчего он становится белым». – «Здесь немногим лучше. БезУмео. Разбавлены улицы, людей так мало, особенно вечером, что порой ощущаешь себя на дне мёртвого моря», – отвечала я ему. – «Стараюсь привыкнуть к одиночеству городка и однообразию шведского стола. И как бы ни пыталась стряхнуть с себя его тоскливое настроение, не выходит».

К одиночеству Шила привыкла быстро. Скоро она уже не могла без него, без Умео. Вот оно – настоящее безУмео. В древнем городке не было ничего особенного, разве что мощные стены старых домов (точно за такими же крепостями жили и души самих шведов) и широкая река, что впадала в Ботнический залив. Шила часто выбиралась на набережную, стояла на одном берегу и смотрела, будто на Родину, на противоположный. Родина была дальше, со всеми своими берёзками, Березовскими и подберёзовиками. Хотя берёз хватало и в Умео.