– Бывают куклы-мужчины и куклы-женщины. Среди кукол-мужчин есть Бритоголовый, Грамотей, Прислужник, Старый монах и так далее, – неутомимо разглагольствовал К.

– Куклы-женщины тоже бывают разные? – спросил англичанин.

– Среди кукол-женщин, говорят, есть Дева, Молодица, Старица, Ведьма и другие. Правда, самая знаменитая кукла все же Бритоголовый. Она, говорят, досталась нынешнему главе школы от самого ее основателя…

К сожалению, тут мне пришлось отлучиться по малой нужде.

Когда я вернулся из туалета, уже горели лампы, а по ту сторону балюстрады стоял невесть когда появившийся человек с лицом, закрытым капюшоном из черного шелкового газа, и с куклой: видимо, фарс уже начался. Кланяясь гостям, я прошел между ними и сел на свое место между К. и англичанином в японской одежде.

Кукла на сцене изображала даймё, в длинных хакама цвета индиго и высокой официальной шляпе эбоси. «Не имею я сокровища, которым можно было бы гордиться, а посему намерен послать тебя в столицу, дабы ты достал там редчайшую драгоценность», – звучала реплика кукловода. По содержанию и стилю речи это не слишком отличалось от фарса-интермедии в театре но. Наконец после слов даймё вроде: «Позову-ка Ёроку. Эй, Ёроку, где ты там?» – еще один человек с лицом, скрытым черной шелковой материей, и с куклой наподобие слуги Таро-кадзя в руках, протянув в ответ: «Да-а», вышел из-за левого занавеса из трехцветного камчатного полотна. Он был в коричневом хангамисимо, но без положенного при такой одежде меча.

Тут кукла даймё, положив левую руку на рукоятку малого меча, поманила к себе Ёроку средним перстом правой руки и повелела:

«В то время как милостию государя в Поднебесной царит мир и все похваляются драгоценностями, у меня, как тебе известно, нет пока достойного моего величия сокровища, а посему ступай в столицу, и если найдется там редкостная ценность, добудь ее».

Ёроку: «Да». Даймё: «Поторапливайся!» «Да-да-да!». «Так, ну значит, господину…» – и дальше начинался длинный soliloque[18] Ёроку.

Куклы сделаны очень незамысловато. Под одеждой у них даже нет ничего похожего на ноги. В сравнении с позднейшими куклами, у которых раскрывается рот и движутся глаза, отличие разительное. Правда, порой они двигают пальцами, но очень редко. Все сводится к простым телодвижениям: наклонам туловища, жестам рук – и только. Весьма неуклюжая и вместе с тем какая-то важная, проникнутая достоинством манера. По отношению к куклам у меня вновь возникло ощущение etranger.

В одном из сочинений Анатоля Франса есть такой фрагмент: «Нет красоты, свободной от ограничений пространства и времени. Произведение искусства способно обрадовать меня, только когда я открываю его связь с жизнью. Неглазурованная гиссарлыкская керамика своим существованием заставляет сильнее полюбить „Илиаду“. Не зная жизни Флоренции в XIII веке, я, несомненно, не был бы способен оценить „Божественную комедию“ так, как сейчас. Я хочу сказать, что только через познание времени и места создания различных произведений искусства мы можем проникнуться к ним симпатией и постигнуть их…»

Глядя на бесконечно повторяющиеся невозмутимо медленные движения темно-синих длинных хакама и коричневого хангамисимо на золотом фоне, я невольно вспомнил этот фрагмент. Ведь когда-то наступит эпоха, в которой наши сегодняшние литературные опусы будут выглядеть, как эти куклы Норома. Нам хочется верить в существование красоты, не связанной пространством и временем. Мы не смеем усомниться в этом во имя самих себя и уважаемых нами художников. Однако так ли это на самом деле или нам только хотелось бы этого?..