– Я пройдусь, – кивнул я Лене. – Подышу воздухом. Может, мать успокоится за это время.

Лена мне не ответила.

На воздухе я закурил и бесцельно побрёл вдоль по улице. Что-то очень нехорошее ощущал я в окружающей меня реальности. Какой-то надлом, отторжение к этому месту, к этой работе, к этим людям.

– Да ничего, ничего, – говорил я сам себе. – Что ты как баба. Нельзя всё так близко к сердцу принимать. Везде такое бывает, в каждой семье.

Самоуспокоение действовало слабо.

Вернувшись через час на квартиру, я обнаружил хозяйку сидящей за столом. На столе стояла распечатанная и наполовину опорожненная бутылка дешёвой настойки. Ещё одна – пустая – валялась под столом.

– Садись! – выпученными, бессмысленно-презрительными глазами смотрела она на меня. – Пить будешь?

Язык её заплетался. Голова не держалась на плечах. Она была красной и злой.

– Нет, спасибо, – отозвался я.

И, чуть подумав, присел на соседний табурет.

Я сделал это зря. Мне надо было уйти в свою комнату, раздеться и лечь. Слабым, пьющим людям нельзя делать шаг навстречу. Но я дал Марии повод для колючего и идиотского разговора.

– Чё, не нравлюсь? – уставилась она на меня тем болезненно-пытливым взглядом, которым смотрят алкоголики.

– Да, не нравишься, – не отводя глаз, ответил я.

Мария Сергеевна опустила голову и презрительно усмехнулась.

– Гордый, значит, – бормотнула она. – Не такая тебе нужна… Думал, я правильная, а я оказывается сука дешёвая. А, так ведь?

– Ничего я не думал, – я был раздражён и её тоном и её словами.

Особенно неприятным во всём этом оказалось то, что она воспринимала меня уже не как какого-то чужого мужика, пущенного на постой, а как неотъемлемый, нерушимый элемент своей жизни. Словно я каким-то образом принадлежал ей, и это ощущение вызывало во мне крайнее отторжение и к ней, и ко всему, что было с ней связано.

– Я вообще о тебе не думаю, – продолжал я. – Я приехал сюда работать, жизнь новую начинать, и ты мне на фиг не нужна. Без тебя раньше жил, без тебя и впредь проживу.

Я вдруг понял, что говорю в том же стиле, что и она. Словно я действительно оброс некими нитями, что связывали меня с ней. Меня это разозлило.

– Ну правильно, мы ведь вам не чета, – с той же презрительной улыбкой вещала хозяйка. – Вы ведь чистенький, грамотный, а мы кто? Мы голь перекатная. Мразь подзаборная…

Мария Сергеевна налила себе ещё одну рюмку настойки и залпом выпила.

Мне хотелось встать и уйти, но почему-то я опять не сделал это. Хозяйка снова заговорила, неся какую-то несусветную чушь, а я сидел, морщился, воротил голову, но всё же слушал, слушал. Слушал, пока она не вылакала содержимое бутылки и, сморившись, уткнулась лицом в стол.

Я схватил её за руки и поволок к кровати. Закинул на не застеленную постель, потом присел к окну, открыл форточку и закурил.

Сигарета подходила к концу, когда дверь приоткрылась и в комнату проскользнула Марина. Доковыляв до меня, она повисла у меня на руках.

– Папа! – услышал я её голос. – Я спать не могу.

Она плакала. Я вздрогнул от слова «папа» и посмотрел на неё таким удивлённым взглядом, что увидевший меня в эти секунды, наверняка подумал бы, что со мной что-то неладное. Но меня никто не видел. Марина забралась ко мне на колени и обвила меня руками.

– Со мной всегда так, – бормотала девочка, – когда она орёт на меня.

– Ну ничего, ничего, – неожиданно для себя погладил я её по спине. – Всё прошло. Может, тебе лекарства какие дать?

– У нас и нет никаких.

В комнату вышла Лена.

– Пап, а ты купишь мне лосины? – отодвигая сестру, уселась она на свободную ногу. – У нас все девчонки в лосинах ходят, одна я как дурочка в чулках. К тому же они рваные.