Когда я выходил из посольства, меня уже ждала группа милиционеров – они кипели от ярости, ругались и кричали. Меня завели в дежурное помещение и начали допрашивать. Я тут же вручил им свой паспорт. Собираясь в посольство, я понимал, что, если мной займется милиция, нет ничего глупее, чем оказаться без документов. Я рассказал милиционерам байку о дедушке, который пропал во время Великой Отечественной войны и, возможно, оказался в Израиле; о том, что я оставил в посольстве его данные и, может быть, его найдут в Израиле. Милиционеры сказали, что с этим нужно обращаться в Красный Крест. После получасовой перебранки, звонков и прочего их начальство, наконец, решило, что со мной делать. Меня отпустили, предупредив, чтобы я больше не врывался в посольство и вел себя примерно. Было видно, что они растеряны и сбиты с толку и поэтому даже не обыскали меня. Я не думал, что за визит в посольство меня могут посадить. В советской бюрократической системе принятие решений было делом медленным и запутанным. Ее реакция всегда запаздывала: если мои инициативы были более быстрыми и заставали представителей властей врасплох, у меня оставалось в запасе время для ответного хода.

После этого события в моей голове начали бродить разные мысли, которые я пытался отталкивать до тех пор, пока они окончательно не оформились. В те дни я не решался довести их до логического конца. Сегодня, через много лет, я могу спокойно анализировать события того времени и то, что беспокоило меня тогда. Когда я пререкался с советским чиновником во дворе посольства, Амикам смотрел на нас в окно. Он не рискнул выйти и вмешаться, а после не вышел проводить меня на улицу. Он всем сердцем болел за еврейского юношу, который посмел ворваться в посольство, однако тогдашние инструкции, ментальность и оперативная концепция не позволили ему проводить меня и тем самым показать властям, что я не одинок, что он, представитель Израиля, каким-то образом защищает меня. Подсознательно я ждал именно такого обращения и был разочарован тем, что этого не произошло. В конечном итоге я постарался забыть об этом случае. Он всплыл в моей памяти только через много лет, когда я уже жил в Израиле и мог оценить ситуацию объективно.

Памятуя об этом опыте, когда я возглавил «Натив», я отдал сотрудникам распоряжение в любой ситуации защищать евреев и сопровождать их, если существует возможность столкновения с властями. И власти, и те, кто к нам обращается, должны знать, что мы защищаем евреев и не будем стоять в стороне. Этот принцип я повторял на каждом инструктаже – даже когда у нас не было реальной возможности действовать в соответствии с ним. Я знал, что это выходит за рамки дипломатического протокола и я не получу поддержки ни от моего начальства, ни от государства Израиль. Однако это стало моим первым и главным правилом: не бросать евреев на произвол судьбы, как когда-то оставили меня.

Вернувшись домой, я спрятал брошюры и не сказал никому ни слова. Я читал их поздней ночью, втайне от домашних, чтобы избежать расспросов. Через неделю я вернулся в посольство, не будучи уверенным, что мне позволят войти. И снова я пошел по противоположной стороне улицы, проследил за милиционером и решил действовать по старому плану. У ворот уже был другой милиционер, тоже в звании капитана. Когда я прорвался во двор, из гаража никто не вышел, и я направился сразу к входу. Позвонил в дверь. Мне открыла элегантная женщина. Она спросила меня по-русски с акцентом, что мне нужно. Я ответил, что пришел к Герцлю Амикаму. Она ответила, что его нет в Москве, он вернется через пару дней. Женщина спросила, как меня зовут. Я назвал себя, она велела мне подождать и ушла. Это была Эстер, жена Давида Бартова, который возглавлял отделение «Натива» в Советском Союзе. Через несколько минут он вышел ко мне сам. МИД Израиля назначал только посла и начальника охраны и безопасности, все остальные сотрудники были из «Натива», но мне тогда, конечно, эти тонкости были неизвестны.