– Никак! – зло прорычал Кабан и дрожащим голосом заорал: – Снимите с него штаны!

Холодный пот прошиб Даньку, сердце остановилось, и он не в силах был даже вздохнуть.

– Сам сними! – Лысый выругался. – Мы же держим.

Данька обострившимися вдруг чувствами ощутил дрожь и неуверенность державших его рук и рванулся.

Они не смогут с ним ничего сделать! Не смогут! Нет!

Данька извивался, метался, бился, он царапался и кусался, словно бешеный зверек, он не чувствовал обрушившиеся на него удары. Всеми силами, всем своим существом, слившимися в единый комок душой и телом он желал одного – вырваться. Вырваться, во что бы то ни стало, полуживым, да пусть даже мертвым, вырваться, вырваться, вырваться.

– А-а-а! Лысый – сволочь! – взревел Кабан. – Да держи же его!

Поздно. Данька уже вывалился из дверей, метнулся вниз по лестнице, и только далекий отзвук нагнал его:

– А-а-а!

Морозный воздух обжег щеки, но сначала Данька принял как облегчение суровый холод и подставил под его ледяное дыхание разгоряченное лицо, даже положил в пересохший рот белый комок снега. Аж зубы заныли от внезапной свежести. И сразу ледяной ветер проник под слишком легкую одежду, прогнал по коже волну мерзлой зяби, и Данька почувствовал, как вздыбился на руках маленький, чуть приметный пушок, а от этого внутри что-то затрепетало, словно мороз проник до самых костей.