– На нем нет отпечатков твоих пальцев, – сказал отец. – И этого достаточно.

– Они могут сказать: «Был в перчатках».

– А перчатки где-нибудь там были?

– Папа…

– Это базовые вопросы.

Я уныло покачал головой.

– Для тебя – да, но не для полиции. Они предположат, что перчатки я забрал с собой, а потом избавился от них.

Сказав это, я вдруг осознал, что мой побег из квартиры стал худшим из всего, что я мог сделать. Надо было остаться на месте и немедленно уведомить следственные органы, а потом, ничего не трогая, ждать.

С кухни донесся запах яичницы. Мама делала лучшую в мире яичницу, но сейчас даже сама мысль о еде вызывала у меня тошноту.

Наклонившись, я уткнулся лицом в ладони.

– Что, черт возьми, творится? Кому и почему понадобилось убивать Блицера? И к тому же таким образом, чтобы все указывало на…

Я осекся, ощущая наплыв горячей волны. Ладони мгновенно стали влажными, а тошнота усилилась. Я медленно опустил руки, глядя на отца ничего не выражающим взглядом.

– Что? – спросил он.

– Этот нож…

Отец поднял брови так, что морщинки на его лбу достигли седых волос.

– Бл…! – выругался я.

– О чем ты, сын?

– Я заметил этот нож вечером, – ответил я, нервно потирая переносицу. – Открывал им какое-то вино – хотел снять фольгу с пробки…

– Ты уверен, что это тот самый нож?

Я кивнул. На сто процентов уверен не был, но, по логике вещей, так оно и было. Убийца вошел в квартиру, увидел нож на столешнице и решил его использовать. Блиц не мог оказать серьезного сопротивления, будучи в таком же состоянии, как и я. Возможно, даже в худшем…

Я невольно представил, как мой друг очнулся от пьяного сна только для того, чтобы через мгновение умереть, – и по моему телу прокатилась дрожь.

На протяжении какого-то времени мы с отцом хранили молчание. Вышли из оцепенения лишь тогда, когда в комнату вошла с яичницей мать. Она подала нам тарелки – и сразу поняла, что завтрак ждет такая же судьба, как и почти нетронутый чай. Впрочем, должна же она была что-то сделать для нас, проявить заботу…

Мать уселась на диван сбоку от отца и, сочувственно посмотрев на меня, спросила:

– Что будем делать?

– Пока ничего, – ответил я, опасаясь, что отец начнет убеждать меня немедленно связаться с полицией, но тот помалкивал.

Однако уже через минуту я понял, что свои доводы он собирается привести мне иным способом.

Отец смерил меня взглядом, который был мне хорошо знаком.

– Это не имеет никакого смысла, – сказал я.

– Помолчи, сын.

– Не нужно. Вижу, ты все так же склоняешься к обращению в полицию?

– Я не настаиваю.

– Хорошо. – Я произнес это довольно спокойно, но эмоции начинали брать верх. – Потому что, как видишь, меня подставили! И кто-то за этим стоит, каким-то образом влияя на тех, кто носит мундиры.

Отец вздохнул, а мать потупила взгляд. Для них это была старая песня, начавшая звучать вскоре после исчезновения Евы. Я прошел тогда через все стадии депрессии, обвиняя каждого, на кого мог подумать. Со временем в моем сознании закрепилась версия, что следователи скрывают доказательства потому, что как-то замешаны в произошедшем. В какой-то момент я даже решил, что нападавшие были полицейскими, захотевшими отдохнуть и развлечься после службы… В конце концов я отказался от этой абсурдной версии, как и от многих других, – но теперь был вынужден снова обратить на нее внимание. Сейчас возможно всё.

– Нынче уже не времена Народной Польши, – нарушил молчание отец. – Теперь есть оборудование, технологии. Они могут установить, что случилось на самом деле.

Случилось то, что я жив, а Блиц – нет…

Повод мог быть только один. Убийце требовалось не только устранение моего друга, не только подача некоего сигнала, но и моя виновность. Но зачем? Не проще ли было убить и меня тоже?