Тряпичная Лялька оставалась моей куклой даже тогда, когда у меня появился пионер-Вовка. Я «кормила» её, укладывала, баюкая, спать. Кажется, выдавала Ляльку замуж за пионера-Вовку. Фату ей смастерила из куска белого тюля.

Мы с Галькой на бесхозном другом крылечке рассаживали кукол среди «сечек» – битых черепков, каждую куклу в своём доме, «ходили» друг к другу в гости.

Но однажды во время игры я чуть не пробила Галькину голову молотком! Тихоня тихоней, но если разозлить меня хорошенько, то я становилась невменяемой.

Мы играли с Галькой вдвоём в подвальном их жилье. Гальке, видимо, наскучило играть, она расшалилась. Набрав полный рот воды из ковша, она стала брызгать на меня. А на мне было недавно сшитое мамой новое платье. Новых вещей я вообще не любила и боялась испачкать: «от мамы попадёт». Я уговаривала Гальку перестать издеваться надо мной, но она не унималась. Чтобы как-то защититься от неё, я взобралась вверх по лестнице, ведущей на наш верхний этаж. Западня была закрыта, я упёрлась в неё макушкой – дальше мне ходу не было. А Галька, озорно сверкая глазёнками, полезла следом за мной с ковшом воды. И тут я заметила в выемке под потолком забытый кем-то молоток. Схватив его, я пригрозила Гальке: «Не лезь – стукну!» Галька опять набрала в рот воды, чтобы брызнуть в меня, и я, не помня себя от злости, опустила молоток на её голову. Из рассечённой кожи полилась кровь. Галька завопила. Испугавшись того, что я натворила, я скатилась с лестницы и убежала во двор. Вообразила, что я убила Гальку, что сейчас она умрёт, от ужаса залезла под сарай.

После Галька рассказывала, что тётя Шура (моя мама) услышала её крик, прибежала вниз, обработала рану йодом, от чего стало ещё больнее, и Галька от жгучей боли какое-то время вопила ещё громче.

Я слышала из-под сарая эти вопли, потом они стихли, и я решила, что всё – Галька умерла. Но она появилась во дворе и как ни в чём ни бывало стала звать меня: «Люсь! Ты где? Мне уже не больно». Она справедливо полагала, что виновата сама, а я защищалась, поэтому не сердилась на меня.

Волосы Гальки были выстрижены вокруг раны, я видела запёкшуюся кровь. И я чувствовала угрызения в душе и благодарность к сестрёнке, которая не думала сердиться на меня.

Мне казалось, что Галька знала про всё на свете. Что ни спроси, у неё был ответ. Спрашивала я о конкретных вещах, о том, кто или что нас окружает. А Галька была вездесущей, и знала так-о-о-ое!..

Она посвятила меня в интимную жизнь взрослых, чем занимаются папка с мамкой в постели. Я поражалась, спрашивала:

– А зачем они это делают?

– Чтобы ребёнок родился! – отвечала она. – Ты ведь тоже родилась, потому что тётя Шура и дядя Андрей тебя «заделали».

– Неправда! – возражала я. – Я сама по себе родилась!

– А откуда ты родилась? – ехидно спрашивала Галька.

– Ну, откуда? Скажи!

– Моя мамка сказывала, что я родилась у неё из-под мышки! А ты наверно из живота тёти Шуры. Наверно из её пупка!

Тут надо отметить, что Галькины познания о деторождении были ещё не столь исчерпывающими. Видимо, как-то пристала к тёте Тане с вопросами, а та, чтобы отвязаться, пошутила. Представить другой путь нашего появления на свет мы не могли, а если охальные мальчишки с улицы докладывали нам иные подробности, мы решали, что они нарочно врут. Ведь мы слышали и знали даже все матерные слова и знали, что они обозначают, но понимали, что слова эти плохие, ругательные. При чём тут рождение ребёнка? И как он мог родиться из той маленькой дырки, которая зовётся «пися»? Противно же ему рождаться из писи!

И однажды она позвала меня и таинственно прошептала: