– Нас могут увидеть…

– Ну и пусть, они нам только спасибо скажут.

Я с умилением глядел, как бьется кровь в тонких голубых жилках на ее маленьких ступнях.

– Я люблю тебя, Пас, – прошептал я.

Она ответила:

– Это очень серьезно – то, что ты сказал.

Вскочила на ноги, бросилась в озеро и исчезла под водой.

Я нырнул следом, спеша нагнать эту русалку.

Зажав пальцами нос, я набрал побольше воздуха в легкие и с открытыми глазами ушел в глубину. Солнечные лучи пронзали зеркальную поверхность, лаская донные травы этого горного озера, называвшегося Энол[66]. Энол – твое второе имя, малыш.

Мы провели там много дней, объезжая регион, его горы и побережье – от Бульнеса до Торимбиа, от Гульпиури до Кангас дель Нарсеа[67]. Останавливаясь на привал в амбарах или в стогах сена на только что убранных полях, плавая в реках с зеленой водой и упиваясь сидром в merenderos – ресторанчиках под открытым небом, где люди целыми семьями сидели за длинными столами, отмечая воскресенье.

Мы все пробовали. Мы все делали. Даже хранили молчание в старинных, пустующих до-романских церквях, жемчужинах архитектуры, – Санта-Мария-дель-Наранко или Сан-Сальвадор-де-Мальдедьос, где астурийский король окончил свои дни и был похоронен сыновьями.

Мы разыскивали затерянные пляжи в бухтах с такой фантастической топографией, что казалось, будто их вырубили в скалах великаны. Некоторые из этих пляжей, где мы бродили в отлив босиком, щетинились гранитными остриями, похожими на зубы дракона. Когда в сумерках пена волн смешивалась с туманом, зрелище становилось поистине космическим. Заходя в воду, мы чувствовали, как наших обнаженных тел касаются рыбы. Рыбы, которых она со здоровым аппетитом ела по вечерам в маленьких закусочных, лепившихся по берегам бухт.

Каждое ее движение было полно очарования: то, как она откидывала назад прядь волос, как потягивалась по утрам, выгибая дугой спину, как резко подносила зажигалку к сигарете – напоминая мне женщину с плаката в шахте, словно ей не терпелось взорвать всех, кто угрожал ее свободе.

В конце концов я все же задал ей вопрос о татуировке. Она лежала ничком на песке, в тени утеса, положив голову мне на колени. Начался прилив, и море уже подступило к нам вплотную, облизывая ее обнаженное тело. Я обводил пальцем контуры креста.

– Скажи мне, Пас… эта татуировка… что она означает?

– Вот балда, с чего это ты вдруг? Ты уже целую неделю на нее смотришь.

– Да, я знаю… Это крест Реконкисты.

Повернув голову, она исподлобья взглянула на меня:

– И что?

– Почему ты выбрала именно его?

– А ты бы хотел, чтобы мне изобразили какого-нибудь горбатого длинноносого trasgu? Или дельфина, какими украшают себя сопливые девчонки? Или призыв «Восстань!» готическими буквами? Мой крест выглядит здорово, разве нет?

– Да, но у тебя только одна татуировка – этот крест. Почему? Ты придаешь ему какое-то особое значение?

– Он мне нравится, вот и все, обалдуй… Да что с тобой, у тебя такой серьезный вид.

– А это не связано с политикой? – осторожно спросил я.

– С политикой?

– Ну да… чтобы заявить о своей тяге к независимости… или к фундаментализму…

Она расхохоталась, да так звонко, что мне хватило стыда на целых три следующих дня.

– Значит, если ты видел меня растроганной в церквях, если я ношу крест на попе, я фундамента-листка? Ну и воображение! А может, я из марранов[68]и ношу этот крест, чтобы отличаться от других? Кстати, ты знаешь, кто такие марраны?

Я пристыженно потупился. Она сжалилась надо мной:

– Ладно, если уж хочешь знать, я сделала ее еще в школе. Могу и свести, если тебе угодно.

– Нет, не вздумай!