– Тоже куда-то едут, – сказал Монгол.

– Молодцы! Свободные люди! Хотя, конечно, дрянь слушают.

– Не всем же быть такими умными, как ты, – сказал Монгол.

– Синочки! – раздалось сзади. В дверях вокзала стояла все та же бабка.

– Синочки! – повторила она. – Помогите мне!

– Так рано еще, бабушка. До поезда далеко.

– Дущно там. Воняет сильно. Тут хорощо. Воздух.

Они отнесли к скамейке два ее тяжелых чемодана и узел тряпья.

– Вот спасибо вам. Подожьди! – бабка полезла в чемодан, и вытащила оттуда небольшой сверток, и сунула его в руку Монголу. – Чай хорощий, трава! Кипяток в поезде есть, можно в поезде попить.

– Благодарю, бабушка! – Монгол спрятал пакет в сумку, повернулся к Тому. – Надо искать, где спать будем.

– Может, где-то тут есть вагоны в отстойнике? У нас всегда за станцией стоят. Там и переночуем.

Спрыгнув с платформы, они пошли вдоль рельс, по тропинке. Наконец за покосившимся сараем забор вильнул в сторону, и впереди, освещенный тусклым светом фонаря, замаячил силуэт одинокого вагона.

– Смотри! На ловца и зверь!

С вагоном было что-то не так, но что именно, издали было не разобрать. Наконец, они подошли ближе. Вагон был сильно помят. Они медленно обошли его, заглядывая в черные пробоины выбитых окон, окантованных серебряной крошкой каленого стекла. Одна сторона его обгорела дочерна; низ, где заканчивалась сажа, был ярко-рыжим от ржавчины. В свете одинокого фонаря он казался страшным скелетом огромного зверя.

– Ну что, залезем, раз пришли? – невесело усмехнулся Том, и полез на подножку.

Внутри стоял еще не выветрившийся запах гари и чего-то горького. Полки были вспороты, из них торчали куски поролона. Хрустя осколками, они медленно прошли вагон насквозь.

– Ни одного целого стекла.

– Смотри, – сказал Монгол, показывая пальцем в сумерки тамбура.

Там, на стене было вырезано полуметровое слово: «ГРОЗНЫЙ».

– Что за Грозный? – недоуменно спросил Монгол.

– Столица Чечни, или как ее сейчас там… Ичкерии. С войны прибыл.

– Штык-ножом резано. – Монгол провел пальцами по глубоким треугольным зарубкам. – Интересно, как он к нам попал?

– Может, наш вернули? – Том пожал плечами, поежился. В вагоне было холодно. Ночной ветерок гонял по коридору мусор и невесть откуда взявшуюся осеннюю листву. Ему вдруг показалось, что, усни они здесь, – можно проснуться там, на Кавказе. Где-то в горах, прямо посреди боя.

Выпрыгнув наружу, они еще долго стояли перед изувеченным вагоном, завороженно глядя в выбитые окна.

– Пошли, что ли, – наконец сказал Монгол, и они побрели к вокзалу.

Рэперы куда-то ушли. На платформе было пусто, лишь на скамейке перед вокзалом сидела старуха.

– Не замерзли, бабушка? – они сели рядом.

– Нет, синочки, тепло тут.

– А вы сами откуда?

– Абхазия.

– Красивые места, – неожиданно встрепенулся Монгол.

– Быль там, да? – обрадовалась старуха, и ее сморщенное лицо оживилось.

– Да, в девяносто втором был, в августе.

– Вай, как же ты туда попаль? Там же война бываль, – горестно всхлипнула кавказка. Эмоции на ее подвижном морщинистом лице пробегали легко и быстро, как тени облаков.

– Ага. Как раз началась, – Монгол вытянул ноги, покрутил носками. – А мы не знали, что у вас война. Никто не говорил. У нас тогда все сразу деловыми стали. Крутились, что-то меняли. А у меня одноклассник был, Филин. Неприкаянный такой, все время его куда-то тянуло. Как-то раз он заехал в Армению и хотел на Арарат залезть, но там оказалась граница. Проволока колючая, КСП[3], все дела. Сработала сигнализация, его заметили. Он в камыши, его поймали. Допросили, ничего не поняли, и посадили в камеру, где-то в части. Ясное дело, напугали его как следует. Что светит ему как шпиону и перебежчику. Филин загрустил. Подумал, что жизнь кончена, что впереди тюрьма, а в тюрьму ему совсем не хотелось. Сделал он петлю из рубашки, кое-как голову продел, и повесился на лампочке. Но там то ли лампочка не выдержала, то ли рубашка порвалась. Упал он с табуретки и разбил себе башку. В части испугались ЧП и от греха подальше отправили его кукурузником на ближайшую железку, на станцию.