– Да какой из меня рыбак? Это всё ребятишки наши, из соседнего села, наловят карпа в сельском пруду, а продавать бегают к нам, иначе у себя им уши окончательно оборвут. А так и нам хорошо, и они с прибытком – лески, крючки и удочки крутые покупают какие-то.

– А чего же у себя в селе не продают?

– Так на них санкции наложили! Они, теперь только стоя и едят и рыбачат!

– Што ж так? – удивился я только от одного слова «санкции» добравшегося и до села.

– Так ведь чё эти окаянные удумали!? Они все как один, решили стать тореадорами! Понаделали себе саблей мушкетёрских, маски чёрные на лица, плащи, косынками красными головы себе пообвязали, ну всё как полагается этим артистам, и пошли на луг к пасущимся коровам. Что там они из себя представляли перед бурёнками, я не знаю, но только от этого представления наших артистов, погналось за ними всё стадо, во главе с быком. Ребятня прямиком на озеро, а там городские рыбаки спокойно сидят, умильно уставившись на свои поплавки, ну наша рогатая кавалерия всех и загнала в воду – и наших тореадоров и приезжих рыбаков. Один, правда, самый толстый и умный, на столб с перепуга заскочил до самых проводов – висит там, обхватив столб руками и ногами, и орёт, и не понятно – то ли боится, что сползёт прямо на рога быку, то ли током его там бьёт. Наши мужики потом еле руки его от столба оторвали. Да лучше бы и не трогали его: оказавшись на земле, он так топал ногами и визжал на наших мужиков, что всю землю вокруг столба утрамбовал. Мужики уже хотели быка назад привести, чтобы его успокоить! Ох, и влетело тогда пацанам – всем селом драли, кому уши, а кому и задницу. А это, что за такие «крутые» удочки?

– Ну, это очень клеевые и обалденные!

– Это что? На них рыба хорошо клюёт?

– Сами ведь видите, каких больших карпов они таскают! Значит, клёвые! А вы что так плохо кушаете?

– Да сколько можно? Я на него уже смотреть не могу – всю неделю и так одним карпом только и питаюсь! Сначала он был в охотку, а теперь, всё! Больше не могу! Это я для тебя приготовила! Чайку, вот, попью на ночь, и мне хватит! А то наш петух, ни свет ни заря, поднимет!

По хуторским меркам, утреннее солнышко уже давно в окна нашего дома заглядывает, наверное, ищет, куда это я подевался и пернатый будильник, торопясь за ним, поднял меня, как всегда, рано, но всё равно моя тёща встала ещё раньше петуха. На столе уже стояла крынка парного молока от соседской коровы, которая была кормилицей доброй половины городских внуков хуторских бабушек. Молоко у неё очень вкусное, прямо бархатное, пьёшь его – и пить хочется, чего не скажешь о молоке марфушкиной коровы, по незнанию купленном мною у этой жадной и оборотистой чумы. А оно оказалось разбавленным, да ещё и крепко пахнущим навозом.

Умывшись во дворе из рукомойника колодезной водой, налитой всё успевающей сделать тёщей, и вернувшись в избу, я сел за стол, поближе к крынке молока с хорошим ломтем домашнего хлеба, с хрустящей корочкой, выпеченным в русской печи, мягкого и душистого, пахнувшего свежестью и, наверное, степью. Его ещё ешь, а глаза уже ищут кухонный ножик, чтобы отхватить новую краюху, но ножа на столе нет, а ломать хлеб руками мы уже давно разучились.

Поблагодарив тёщу за вкусный завтрак, я, взяв отбитую и наведённую оселком острее опасной бритвы косу, чтобы пойти и выкосить тёщин участок в конце огорода, заросший клевером. Открыв калитку, я с опаской выглянул на улицу – не проснулся ли ещё эта вражина, соседский круторогий баран. Но нет! Марфушкин бандит с закрученными рогами, лопоухий, с афрошерстной раскраской по кличке Обама, уже стоял перед своей любимой картиной – нашими воротами, навострив уши на открывающуюся калитку. Почему его назвали Обамой, мне было непонятно, но баран – он и в Африке баран. А ведь можно же было назвать его и Барашем, или, в крайнем случае Бараком, или дать ему ещё с десяток других красивых имён, но нет же – назвали Обамой! Ну, всё по-русски! Если любят, то от всей души!