вот ведь – замерзнешь, нескоро согреешься, только
дрожишь —
как не хватает тепла человечьего, в холоде дня —
любишь меня, отзовешься ли в вечности, как я, одна?
куртку свою распахни, и прижми меня – сильно, к себе,
слышишь, как сердце мячиком прыгает – в руки, к тебе…
«прости мне день, что прожит – без тебя…»
прости мне день, что прожит – без тебя
был август – юн, звенела неба просинь,
но мстительно мне рисовала осень
картинку дня, где нет с тобой – меня
был небосвод в шелках от паутин,
ржавели кисти бурые рябины,
и озеро туманный палантин
готовило для будущей Ундины…
«носили дрова, и печи топили жарко…»
носили дрова, и печи топили жарко,
и первый огонь от спички лизал бересту, волнуясь,
и пламя свечное впотьмах особенно ярко
твое лицо освещало, как будто его – рисуя,
в ту зиму ты как-то особенно сильно – мёрзла,
и грела ладони о кафель, печной и гладкий,
и в старую шаль ты кутала плечи – и горло,
и чай пила с малиной и мёдом – сладкий,
мне тот февраль почему-то и помнится – вьюгой,
и кажется, не было дня, а был только – стылый вечер,
ты зимней была, любимой моей подругой,
и печи топили, и жарко горели – свечи…
найду ли тебя? да буду ль искать – не знаю,
дрова мы сожгли, одна лишь зола осталась —
как мы не умеем хранить того, что уже – теряем,
когда за любовь принимаем желание, скуку и жалость.
«осы над малиновым вареньем…»
осы над малиновым вареньем,
и над блюдцем с золотой каемкой,
лету вдруг позволили вернуться,
обернуться золотой соломкой.
таз латунный с ручкой деревянной,
как рубины – капельки повсюду,
на зиму малина северянам
лучше аспирина от простуды.
ряд стеклянных банок – как фужеры,
тоненько звенит, весь в дымке пара,
крышки, как фуражки офицеров,
ждёт варенья строевая тара…
«кружевною скатертью стол в саду застелен…»
кружевною скатертью стол в саду застелен,
старенькая яблонька сыпет лепестки,
чашкам чая выпитым счет давно потерян,
но конфет от Эйнема не открыла ты…
на коробке с лентами купидон со стрелами
целится уверенно прямо в грудь твою,
как же он волнуется, предложенье делая,
в пальцах вертит чашечку чайную свою,
шаль с каймой на спинке креслица плетеного,
башмачок прюнелевый от росы промок —
как все это дорого для души влюбленного…
и кружится, падая, с яблонь лепесток…
«у незамужней тетушки в Твери…»
у незамужней тетушки в Твери
еще цела квартирка на Трехсвятской,
где дань бросая юности арбатской,
льют желтый свет ночные фонари.
паркет скрипит, качая книжный шкаф,
там дремлет Пушкин в синем ледерине,
Онегин мчится в темной пелерине,
и по ночам выходит Нулин – граф,
по выходным, с подругой ли, одна —
спешит в Градницы, помня Гумилёва,
и в Бежецк, и в имение Слепнёво —
там тень Ахматовой царит, ему верна.
по крайне скудной пенсии своей
у тетушки лишь бледный чай с вареньем,
но сладок том чужих стихотворений,
как бы нарочно писаных – о ней…
«будет дрёма по дому ходить…»
будет дрёма по дому ходить,
наступая с носочка на пятку,
в колокольчик неслышно звонить,
призывая игрушки к порядку.
И уснет со слезами Пьеро,
разовьет дивный локон Мальвина,
нос в чернила уткнет на бюро
Папы Карло сынок Буратино…
бережет голубой абажур
теплый свет керосиновой лампы
в тишине прилетает амур
Добиньи любоваться эстампом
«плывет фонарь пунцовым шаром…»
плывет фонарь пунцовым шаром,
колышет ветер тюль небрежно,
и пахнет от костра – пожаром
твоя вечерняя одежда,
давно столы накрыты к чаю,
несет хозяйка стопку блюдец,
салфетка смятая скучает,
а глаз варенья изумруден,
оса серебряную ложку
кружа по вензелю, проходит,
и тает вечер понемножку,
луна над озером восходит.
дай мне на плечи полушалок,
и кресло пододвинь поближе,
и слушай пение русалок,
приплывших из старинных книжек.