Марат валится всей своей тяжестью, утягивая на постель и меня. Еле вырываюсь, переворачиваю его на бок. Трогаю лоб, щеки.

Он такой холодный, просто жуть, и я скорее накрываю его одеялом. Подставляю тазик, когда его снова полощет. Обтираю полотенцем ему лоб и даю промокнуть губы.

— Воды дай.

— Нельзя, Марат. Потерпи.

Он облизывает губы, которые я только что увлажнила тряпочкой и вдруг открывает глаза.

— А если поссать захочу, тоже тазик подставишь?

— Из тебя вышло столько жидкости, что ты вряд ли захочешь в туалет. Но если да, я заказала и утку.

— То есть врача не будет?

Ой…

— Решила угробить меня в отместку за мое хамство.

— Значит, ты признаешь, что был хамом?

— Убить заботой, как это по-женски, — не признается он, а мне и не надо. Его слова вполне тому подтверждение.

Через полчаса наконец приносят все, что я заказывала. Сначала я заставляю Марата проглотить пригоршню активированного угля. Потом ставлю катетер, благо с венами у Марата все в порядке. Это тебе не на толстяках тренироваться, где под жиром и не разберешь, где вены.

Попадаю с первого раза. Хотя довольно сложно быть сосредоточенной, когда за тобой внимательно следят.

— Отвернись, а.

— А что? Играю роль зрителя в твоем спектакле.

Подкручиваю колесико, чтобы физраствор лился не так быстро, но застываю, когда слышу это замечание. И будь я дурочкой, наверное, бы похлопала ресницами, сделав вид, что не понимаю, о чем он. А так... Он ведь прав.

— И как?

— Вполне правдоподобно. Ты меня уже второй раз удивляешь.

— Настолько, чтобы лишить меня девственности?

— Точно. Третий раз. Если, конечно, ты не врешь.

— У тебя всегда есть возможность проверить, — заканчиваю приготовления и сажусь рядом. Обтираю холодный пот полотенцем. Вижу, что Марата снова тошнит, но уголь и физраствор помогают. Значит, ничего критического не было, просто организм плохо воспринял еду. Да и мой тоже. Просто в другом выразилось.

— Воздержусь.

И все? После этого он просто закрыл глаза. Уснул? Серьезно? Именно тогда, когда мы начали вроде как общаться.

— А можно подробнее? — не выдерживаю тишины и вместо того, чтобы оставить больного в покое, начинаю его трясти за руку. — Марат!

Он откашливается, но глаза открывает. И мне даже кажется, что они смеются. Хотя лицо все такое же серьезное…

— Вика — ты проблема. Пусть и ходящая на самых идеальных ногах, которые я видел.

Он уже не трезв, хотя и не пил. Просто состояние болезни развязывает язык, поэтому я буду мучать его, пока не удовлетворю свое любопытство.

— Значит, тебе нравятся мои ноги…

— А ты сомневалась?

— И грудь. Ты же ее видел.

— Тебе восемнадцать. Обычные стоячие сиськи молодухи.

— Грубо, но допустим. Хотя вот с нами занималась одна девочка, у нее грудь была очень некрасивой формы.

— И ты, конечно, над ней смеялась. Причем в открытую, — делает он выпад, а у меня щеки горят. Потому что он прав. Он словно насквозь меня видит.

— В свое оправдание могу сказать, что эта сучка пыталась парня моей подруги отбить. Так что я даже толком не сделала ничего, просто посоветовала в будущем найти хорошего хирурга, чтобы ее соски не смотрелись больше самих сисек, знаешь, как это по-уродски.

— На вкус и цвет.

— У тебя бы точно на них не встал!

— После трехмесячной командировки, где меня окружают одни мужики, у меня и на козлячье вымя встанет.

— Фу… — показываю язык в характерном жесте, но продолжаю свой допрос. — Ну допустим, тебе пофиг на мои сиськи, но согласись, что лицо у меня очень красивое. Мне всегда это твердили.

— Ну так если дурака уверять, что он птица, он и сиганет с крыши.

— Ты дурак?! Хочешь сказать, они мне все лгали?