Кэт бросила на нее укоризненный взгляд, словно Наташа предала ее. Она казалась сейчас такой хрупкой и незащищенной. Я даже решила, что она вот-вот расплачется. Ну прямо малое дитя. Ее красивое личико утратило свою безукоризненную симметричность и стало напоминать отражение в кривом зеркале.

– Да не хлюпай ты, – приказала ей Людмила. – Все равно он не остался бы с тобой надолго. Тем более что моя подруга недавно видела его с какой-то немолодой, но богатой бабой.

– Мало ли кто это мог быть, – всхлипнув, сказала Катя.

Еще через секунду она расплакалась.

Светлана принялась гладить ее по голове. Трогательное и печальное зрелище. Но сидящий во мне червь журналистики неусыпно подтачивал цветущие яблони сентиментальной экзотики и плодоносящие смоковницы слезливой романтики. В голове у меня мелькнула газетная полоса, украшенная фотографией плачущей Кэт и снабженная броским заголовком: «Последняя страсть отравленного кутюрье», или «Офелия тарасовского подиума оплакивает неверного кутюрье», или «Смерть на подиуме – прекрасные глаза плачут, завистники злорадствуют». Что-нибудь в этом роде.

Конец ознакомительного фрагмента.