Отпуск у дедушки – это так, для красного словца. Дед твой к тому времени еще не родится. Путешественникам во времени запрещено появляться в любом году после 2000-го: мера предосторожности, чтобы избежать необратимых катаклизмов. Много кому хочется изменить недавнее прошлое, остановить войну и уничтожение планеты. А нельзя, говорят. Ведь без войны не возникнет эребус, а без него машина времени работать не сможет. Значит, в прошлое никто не полетит. Вот уже и парадокс – бдыщ! Наша реальность лопнет, как мыльный пузырь.

Киф не слушал. Драл он такую реальность, в мелкие лоскутки. Сейчас куда больше занимали подсчеты на пальцах. Так-с. По тридцать грамм зеленухи за смену. Значит, чтобы попасть на тот самый пляж придется горбатиться… Месяц? Или два?

– Ублюдки! – завыл Киф.

По всему выходило, что его поимели.

– Проклятущие твари! Как же я ненавижу…

Хан усмехнулся и отстегнул цепь.

– Добро пожаловать в команду неудачников, малыш.

Месяц в пустыне казался немыслимо тяжелым, но теперь Киф вспоминал его с приятной ностальгией. По сравнению с шахтой там был сущий курорт. Работа каторжная. Резаки не справляются с породой, приходится наваливаться всем телом и давить на рукоятку изо всех сил. Тогда пористая поверхность поддается. Мелкие осколки всплывают, сверкая, как драгоценные камни. Шахтеры никогда не видели изумрудов, да и не слышали про них, потому обходились без громких сравнений. Неторопливо снимали с пояса вакуумные сачки и ловили кусочки эребуса. Говорят, во времена лихорадки на Клондайке старатели брезгливо морщились, намывая золотой песок. Самородки им подавай! Здесь же никто на станет разбрасываться песчинками, слишком дорогой ценой достаются.

Киф быстро научился врубаться в стену, придерживая резак под правильным углом. Долбил не сверху, как остальные, нет. Он вспарывал Стену снизу, словно брюхо своей первой жертвы – байкера в кожаной куртке, не сходящейся на огромном животе. Тот мерзавец хотел… Чего? Сейчас уж и не вспомнить. Да и не важно. Работай, не отвлекайся! Сожми железную рукоять двумя руками. Бей. Еще! Отлично, вон какой кусище отломился. Бригадир, конечно, засчитает не целиком. Мухлюет, гнида. Весы подкручивает. Но тут уж для шахтеров условия одинаковые. Все терпят. И ты терпи.

Трудности закаляют: юноша раздался в плечах и существенно подрос. Уже через полгода он мог позволить себе провести целые сутки с блондинкой или с любой другой красоткой. Хоть с тремя! Но внутренний голос нашептывал: не спеши, а то попадешь в петлю и уже не выберешься. Киф наблюдал за соседями. Все они возвращались из краткого путешествия опустошенными, еще более серыми, чем прежде. Боссам Корпорации прошлое шло на пользу, поскольку они жили в нем с завидным постоянством, иногда приезжая в конец двадцать первого, на работу. А потом снова убегали от реальности, прятались в любимом времени – спокойно-ленивом или развратно-озорном, тут уж каждый по себе выбирал. Шахтеры же окунались в былые века на краткий миг, пьянящий и волшебный, однако потом наступало похмелье. – жестокое пробуждение. Осознание того, что ради нового опьянения придется трудиться не покладая рук долгие недели, месяцы, годы.

Зиг, сосед по койке, немецкий солдат-дезертир. Он заступил в караул как раз в тот день, когда началась война. Наблюдал на экране гибель мира, слышал панические сообщения по секретной связи – генералы союзных и вражеских армий кричали, молились, рыдали. Не выдержал, сбежал… Теперь каждый месяц отбывает в прошлое на четверть часа. Выбирает один и тот же бар в Берлине 1924 года. Залпом выпивает рюмку шнапса и приглашает незнакомую фройляйн на медленный фокстрот, который наигрывает маленький оркестрик – кларнет, скрипка и пианино. Танцует Зиг неважнецки, часто наступает своей нелепой ножищей на лаковые туфельки Гретхен или Труди, а может и Баси. Не важно. Он смущенно бормочет извинения. Зарывается носом в белокурые локоны, жадно вдыхая ароматы духов. Чувствует трепет изнеженного тела под тонким платьем, когда проводит рукой по спине или сжимает ладонь на талии. А в награду за столь явный интерес получает от барышни влажный поцелуй в плохо выбритую щеку. Почти всегда. И потом у него остается целая минута, чтобы выйти на улицу, прямо в мирную весну, купить мороженое у веселого торговца на углу, отсчитывая звенящие пфенниги. С этим белоснежным чудом Зиг возвращается в серое настоящее, но никогда не ест. Смотрит, как оно тает и жирные липкие капли стекают по рукам.