– Всё нормально, – заверяю её. Мне хочется девушку как-то поддержать, ведь нервный срыв произошёл явно не на пустом месте.

Она такая хрупкая сейчас… Такая ранимая… Её виноватый взгляд выворачивает наизнанку душу.

Хочу Насте помочь.

– Что случилось? Почему ты так плакала? – спрашиваю девушку прямо в лоб. Я не собираюсь ходить вокруг, да около и наматывать сопли на кулак.

Насте нужна помощь. Это серьёзно.

Иначе она б ни за что не стала поддаваться отчаянию и рыдать.

– Только не смей мне лгать и заверять будто всё в порядке, – давлю на неё. – Я ведь видел как тебе плохо. Скажи, почему?

Настя смотрит мне в глаза, кусает губы. Не решается говорить.

–Ну, – произношу с нажимом.

Я должен знать!

– Звонил биологический отец Вики, – говорит еле слышно. Её всю трясёт.

Замолкает. Делает глубокий вдох.

Вижу, как тяжело ей даются слова, но ничего не могу с этим поделать.

– И? – не выдерживаю паузу. На мой взгляд она слишком сильно затянулась.

Мне действительно важно услышать ответ. Я не понимаю как можно столько времени всё держать в себе и ни с кем не делиться произошедшим?

– Он требует отдать ему дочь, – признается в итоге.

– Что?! – едва успеваю себя остановить и не повысить голос. Вика спит, а моё возмущение её уж точно разбудит.

Силой воли гашу всплеск эмоций, я их скручиваю в бараний рог и запихиваю в то место, откуда они вылезли.

Ещё не хватало им поддаться и наделать ошибок.

– На каком основании он выставляет требование? По документам Вика твоя и теперь никто не сможет её у тебя отобрать, – твёрдо заявляю. Я дико зол и не собираюсь скрывать этого.

– У нас был контракт, – говорит Настя потупив взор.

– Он утратил силу после того, как от биологические родители отказались от ребёнка, – поясняю.

Настя может думать что угодно, но я-то знаю, ни один из “заказчиков” не станет рисковать и оставлять даже маленький шанс на случайность.

Подобные контракты составляются ускоррофильными юристами. Они проработаны от и до. Ни единой оплошности в договоре быть не может, ведь они прорабатываются вплоть до каждой запятой.

– Сама-то как? – выждав паузу спрашиваю у стоящей перед собой девушки.

Руки не слушаются, я доволен её отпустить, но всё не выходит.

Эмоции оказались сильнее, чем я думал прежде.

Стараюсь показывать своё участие и готовность прийти на помощь, но тем не менее хочу держаться чуть в стороне. В конце концов того требует врачебная этика.

Настя поднимает взгляд и смотрит мне в глаза, а заглядывает прямо-таки душу. Сердце аж замирает.

Я не могу оставаться в стороне, когда Настя в беде. Пусть говорит, что хочет, но она никого не обманет. Мы друг другу не чужие люди и пора сей факт просто признать.

В конце концов, прошлое не изменишь. Не так ли?

Случилось нечто такое, над чем она не властна и чего очень боится. Я просто обязан помочь.

Обеспокоенно смотрю на девушку, пытаюсь придумать как ей помочь, но в голову ничего путного не приходит.

Ведь когда ты совсем не в курсе ситуации в целом, переживаний и проблем, то ничего не получится. Своими попытками помочь девушке я скорее наврежу.

Без четкого понимания ситуации разве можно ее исправить?

Вряд ли.

Особенно, когда дело касается тонких линий закона. Какие-то можно сдвинуть, какие-то даже перешагнуть, но есть и такие, к которым невозможно подойти не рискуя получить риделем последствия.

Видеть страдания Насти стало для меня самым настоящим испытанием.

Смотрю на нее и не могу оторвать взгляд. В груди появляется незнакомое ранее чувство и оно мне не нравится. Щемит. Трудно дышать.

Такой ощущение словно мое сердце зажали в тисках и не хотят отпускать, не удержавлись растираю грудную клетку.