– Э-э, ладно, – отвечаю я. – Или можно просто надеть шлем.

Марк сперва в ужасе смотрит на меня, а затем начинает смеяться. Это какой-то новый смех. Я к нему не привыкла, но в последнее время часто его слышу. Он прибегает к нему всякий раз, когда произносит что-то, о чем тут же жалеет. Марк всегда говорит, что думает. Даже если приходится сообщить мне, что в этих джинсах моя задница выглядит толстой. Но после аварии он привык следить за тем, что вылетает из его рта. Дело не в нем. Ко многому придется привыкнуть, и мне это не нравится.

Марк вытаскивает меня из машины и кое-как закидывает на плечо.

– Мне всегда хотелось перенести тебя через порог, – говорит он.

Я молчу. Я бы больше оценила романтический жест Марка, если бы ему не пришлось тяжело дышать, поднимаясь по лестнице, и я бы не услышала, как он вздохнул с облегчением, наконец укладывая меня в кровать.

Я разочарована тем, что мы не побыли немного внизу и не пошли сразу в игровую комнату. Наша спальня так изменилась, что я почти не узнаю ее. Мой халат, который обычно свален в кучу в изножье кровати, теперь аккуратно висит на новом крючке, прибитом к двери. Старый коврик кремового цвета, гордо демонстрировавший тусклые пятна от краски для волос, который раньше лежал возле кровати, сменил новый красивый половик, а на подоконнике на месте обычно искусственных цветов стоят свежесрезанные красные розы. Все это мило, но я скучаю по колыбельке Кэти, стоявшей в углу. Марку, очевидно, пришлось через многое пройти, так что я немного подожду, прежде чем попрошу его вернуть колыбельку обратно. Я фыркаю от подозрений, что это мать Марка уговорила его убрать ее из нашей комнаты: вмешательство в чужую жизнь – ее второе имя.

Я откидываюсь на подушки, изо всех сил стараясь не заплакать. В доме до боли тихо, и я смиряюсь с мыслью, что детей здесь нет. Я стараюсь скрыть от Марка, что расстроена, потому что знаю, что он изо всех сил пытается сделать, как лучше. Если он отправил детей к своей матери, то это лишь потому, что он считает, что мне нужен отдых. Но мне нужны только дети. Мне хочется спросить о них, но я подожду, пока рассосется комок в горле.

Марк помогает мне переодеться в одну из его старых футболок и укладывает в постель. Он велит мне отдыхать, пока ходит за чаем. Должно быть, он заметил, как я оглядываю комнату, потому что у двери оборачивается.

– Ты в порядке?

Он шепчет так тихо, что я почти не слышу его. Понурив голову, Марк неловко переминается с ноги на ногу.

– Ох, Лаура, прости, я не хотел задавать этот вопрос… Конечно, я понимаю, что ты не в порядке. Я просто хотел сказать… – он замолкает и чешет голову. – Я не знаю, как мне вести себя. Я все время что-то говорю, но понимаю, как глупо это звучит, как только произнесу вслух.

– Спрашивать меня, в порядке ли я, не глупо. Вот что и впрямь глупо, так это то, что ты считаешь, что не можешь спрашивать меня об этом. Ты всегда можешь спрашивать меня о чем угодно.

– Я просто чувствую себя таким бесполезным. Хочу, чтобы все было, как раньше, – бормочет Марк.

– Я тоже.

– Я не знаю, как тебе помочь, – говорит он и возвращается, чтобы сесть на кровать рядом со мной. – Дерьмовое чувство. У меня паршиво выходит. Но потом я понимаю, что у меня нет никакого права чувствовать себя дерьмово по сравнению с тобой.

– Нет, ты имеешь на это полное право. И я рада, что ты наконец сказал мне об этом. Это правда помогает мне чувствовать себя лучше. Знаешь, понимание того, что не мне одной трудно со всем этим справиться.

Марк наклоняется и целует меня. Это наш первый настоящий поцелуй после аварии. Я забываю о своем напряжении и какой-то момент просто наслаждаюсь теплом губ мужа на своих губах.