До вокзала провожались всей компанией, о существовании которой еще несколько часов назад я не подозревала. Матушка отправилась на вечернюю службу. И я пожалела, что не осталась еще на день – именно из-за Всенощной и утренней литургии. Это был мне урок на будущее. Но так удивительно все сплелось в тот приезд – не разделишь, пожалуй.

Вернувшись в Москву, в ожидании участи, я стала меньше реагировать на Вадима, хотя раздражал он меня по-прежнему. Спустя несколько дней мне почему-то очень захотелось позвонить одному знакомому режиссеру: подумала, может, работу какую-нибудь подкинет? Но работы не было, и я спросила:

– Случайно у тебя нет знакомых, которые могли бы сдать комнату хорошему человеку?

– Совершенно случайно и секретно – есть, – ответил он.

В течение следующей недели мы выясняли с Вадимом отношения, о чем лучше не вспоминать… Сказала, что он должен уйти, и встретила, конечно, бурное сопротивление. Устав от бесконечных пререканий, я чуть было не согласилась назначить ему «последний испытательный срок». Но, помня игуменское «вам надо расстаться и посмотреть…», обливаясь внутри слезами, заставила Вадима собрать вещи и переехать в предложенную комнату.

– Наташик, понял. Я должен исправиться. Я исправлюсь и вернусь к тебе таким, как ты хочешь, – сказал при расставании. – Мне будет очень трудно.

– Мне тоже, – ответила я.

Хлопнула дверь, отрезав прошлое.

Душа ныла в ожидании, когда он «исправится и вернется». Вадим не возвращался и не давал о себе знать. Только через режиссера, предложившего комнату, я узнавала, что у него все в порядке, быт как-то наладился.

Обрыдлый нарушитель моего спокойствия исчез, но лучше от этого мне не стало: замучило чувство вины. Постоянный анализ переживаний, размышления о дальнейшем одиночестве одним словом, интеллигентская рефлексия извела меня вконец. Месяца два прошло в борениях. Наконец я решилась снова ехать в Печорский монастырь к игумену N вопросить: что же дальше?

Остановилась у доброй монахини: она сразу вспомнила меня.

– Как мне отыскать этого игумена N?

– А ты помолись, так где-нибудь и встретишь, – ответила она. – Помоги тебе, Господи.

Не знаю, по чьей молитве, но я увидела игумена на монастырском дворе сразу, как только спустилась вниз. Он куда-то торопился.

– Батюшка, благословите! – кинулась я навстречу ему.

Он внимательно глянул на меня, благословил и двинулся дальше.

– Мне надо с вами поговорить!

– Спешу, не могу! – услышала я.

Я не поняла, узнал он меня или нет? Перед всенощной я пришла пораньше и снова увидела его – направляющимся на богослужение.

– Отец N, – встала я на его пути. – Пожалуйста, поговорите со мной.

– Какой разговор, иду на службу, – не очень любезно, как мне показалось, ответил он.

Еле дождавшись утра, побежала я в монастырь и после литургии, как и вчера, встретила на монастырском дворе бегущего по делам батюшку. Он сам остановился, узнав меня, и с улыбкой сказал:

– Гостей много. Ничего не получится.

Мне показалось, что он просто издевается. И всё: тут же атаковали меня осуждающие помыслы. Вот ведь говорил: «Без любви жить нельзя», а сам… где же ваша любовь, отец игумен, неужели не видите, как я страдаю, или не хотите помочь? Тогда грош цена вашему совету… Хорошо, сегодня гости, а завтра – проводы гостей?

На следующий день снова на монастырском дворе встретился игумен и бросил на бегу, будто дразнил меня:

– Бегу, бегу…

Как я ошиблась, это совсем не отец Иоанн…

Обратные билеты были на вечерний поезд. Мысли о том, что я обманулась, когда попросила совета у игумена N, доводили меня до крайней степени возбуждения, почти до исступления. И что с этим теперь делать? Как жить дальше? Я забрала свою сумку от матушки, которая почувствовала мое взвинченное состояние, но мне не хотелось разговаривать теперь с монахами вообще: строят из себя много…