Он опускался всё ниже, и ниже узнавая до боли, знакомые очертания своей местности, где между высоких холмов приютилось его село. Было раннее утро, и от широкой спокойной реки поднимался густой туман, обволакивая прибрежные дома густой молочной пеленой. Где-то кричали горластые петухи и хрипло лаяла одинокая собака.

Андрей Огородников, сошедший с небес своей новой сутью, был абсолютно прозрачен, но только для окружающих. Он, опустившись на земную твердь, явно ощутил её материальное состояние, словно у него было всё-то же тело с руками, ногами… и себе на удивление, это так и было. Огородников принял вновь свои прежние формы, и он их видел, хотя они больше походили на сгусток тумана, но этого было достаточно, чтобы ощущать себя в земном пространстве. Он шел по знакомой улице домой.

На этой улице он вырос, проведя всё детство, да и дальнейшую сознательную жизнь. Он очень волновался от того что здесь он знал каждый камушек, каждое дерево. Он явно ощущал страшное биение сердца, хотя его сущность уже давно была не материальной. Ему даже казалось, что колени подгибаются не в силах нести его дальше. Но это только казалось, потому, как это был только дух Огородникова а он сам был мертв и его бездыханное тело, оплакиваемое его супругой, лежало в гробу. Он мог приподняться своей новой воздушной формой и плыть, словно тополиный пух по улице, но Огородников предпочел имитацию ходьбы – это было привычно за его пятьдесят два года земной жизни.

По мере приближения к своему дому Огородников готов был разрыдаться, словно он не был здесь, по крайней мере, тысячу лет, тем более в ожидании потрясающего зрелища, ему было просто страшно. Ему хотелось, чтобы заиграла вновь та божественная мелодия, которая наводит на душу покой и усладу, но здесь на Земле, в моменты прощания со своим телом, она была бы, по меньшей мере, некстати. Духу Огородникова нужно было отдать должное за все бывшие радости и печали, скорбя и прощаясь навечно, что его окружало на этом свете.

В редких домах горел свет, где-то слегка грохотали подойники и мычали коровы. Село просыпалось. Он подошел невидимый и легкий к своему уже бывшему жилищу, где свет горел во всех комнатах, а на пороге стояла узкая крышка от гроба, бросая длинную тень в палисадник. Прежде чем переступить порог некогда до боли родного дома, Андрей обратил внимание на темное пятно возле собачьей будки – это лежал издохший Шарик. Он был ещё теплый, поскольку скончался под утро, скуля и подвывая после смерти хозяина. Собаки всегда уходили вслед за хозяином, и этот феномен был пока неизвестен Огородникову, но родство душ этих преданных четвероногих и людей явно сказывалось ещё при жизни. Больно было Огородникову…

Боль словно током пронизывала его незримую сущность. Эта боль то расширялась до масштабов вселенной, то скукоживалась до невероятно малых размеров, где она была меньше острия булавки, концентрируя в себе невероятно большую, как взрыв атомной бомбы, энергию. А когда Андрей увидел своё собственное тело лежащим в гробу, то его печаль не имела вообще никаких границ. Тело, его собственное тело, было настолько привычным и родным, что он тут же поспешил проникнуть в его остывшие члены, чтобы хоть какое-то мгновение побыть тем, каким он был в прошлой жизни. Но все тонкие нити, связывающие, когда-то его мощное тело и дух были навсегда оборваны и он тут, же поспешил выйти из уже отжившей плоти. И только сейчас он увидел, что возле тела находится его любимая жена и две старенькие соседки. Супруга с изможденным от горя и усталости лицом, сидела у изголовья тела, и нежно наглаживая волосы, шептала, роняя редкие слёзы: « Ну вот, и оставил ты меня Андрюша… Ох, рано оставил!.. Сказал бы хоть, что болело.. что мучило… Ведь никогда не жаловался ты на здоровье…»