Мозг покойного пребывал в отличном состоянии, хотя руки, ноги, туловище, наконец, голова и всё остальное тело, напрочь, отсутствовало. И это нисколько не удивляло уже бывшего покойного, ему было очень комфортно от того, что он осознавал себя, хотя себя и не видел. Это новое состояние настолько было необычно приятным, что уже дух Огородникова не променял бы его на десяток новых земных жизней. Он бы вечно стоял в начале этого сверкающего тоннеля, настолько ему было это по сердцу, хотя последнее тоже отсутствовало. Выразить свои чувства вслух он тоже бы не смог, но удивительным образом Андрей мог говорить и слышать музыку, не имея на это данных осязаемых органов. Единственное, что он понял в своем новом невидимом обличии, что он есть и, по крайней мере, осязаем для самого себя и это почему-то совсем не удивляло.

Музыка играла и со всей очевидностью это была вступительная часть к некоему дальнейшему торжеству духа Огородникова, как вновь прибывшего на этот свет. Всё ещё было впереди и это, несомненно, было самое важное и необходимое, поскольку уходящее и переливающееся изумрудным светом пространство звало к себе все то, что осталось от бывшего земного Огородникова. Нужно было идти, лететь, раствориться эфиром в зовущей дали блаженства и покоя.

Андрей оглянулся. Он был не один. Сзади него стояла плотная стена из ещё не растворившихся в эфире человеческих тел и уже легких дымчатых новообразований из оных. Он вздрогнул, увидев поверх множества человеческих тел агонизирующую в последней схватке со смертью знакомую фигуру соседа Федулова, который давно задолжал ему некоторую сумму. Андрею стало смешно от такой мелочи. Он смотрел с превеликим удовольствием, как тот превращался из своих привычных форм в нечто совершенно иное. Федулов растекался горячим воском, изрыгая из себя предсмертные вопли, и превращался в подобие пара, который поднимался кверху светящегося свода и обретал потом невидимые формы для новой жизни.

А может Огородников и ошибся, опознав в несчастном своего бывшего соседа. Но если бы это был бы действительно и Федулов, то по всем признакам и внутреннему ощущению, эти земные знакомые лица здесь не имеют совершенно никакого значения и общение между ними казалось бы очень странным, поскольку в новой среде уже витали новые чувства предрекающие новые встречи и новые знакомства. Так, по крайней мере, уже ощущалось Андреем. Собрав воедино, последним усилием воли, своё осознание к бывшей земной жизни, где осталась его дражайшая Раиса Васильевна, мать его двоих детей. Огородникову стало просто смешно от той наивной любви, к какой-то земной женщине, которая всего лишь продолжила род и не более. Он чувствовал, что сейчас ему предстоят дела гораздо важнее земных, что его дух нуждается в какой-то внутренней очистке и подпитке свежих чувств, чтобы потом заполнять пространство огромной вселенной новыми формами для новых свершений, которым несть числа.

Нужно было идти. Нужно было уже не думать, что ты ходячий… Ты уже летящий, скользящий, неуловимый даже для самого себя в своих побуждениях, но уловимый для одного единственного, кто держит тебя словно подопытного кролика. Эту связь Огородников почувствовал уже после самой смерти, которая так и не предстала перед его взором мерзкой старухой с косой. Старуха если она и была, то это было всего лишь представление земных жителей, где на переходном этапе и приходилось орудовать злой и дряхлой бабе. Не зря ведь для Огородникова Андрея потребовалось столько усилий, чтобы загнать его в эту трубу. Слаба была старуха, или ещё силен был Огородников. Ему сейчас было совершенно неинтересно, кто же так настойчиво отправлял его сюда в новое измерение понятий и самого существования, которое сложно было бы и назвать таковым.