Михаил Горский так и не понял, по какой причине Морозов рассказал ему о сцене своего бессилия еще в прифронтовой полосе, тогда как на самом фронте наверняка было куда страшнее. Не похоже было, что он пошел на это из каких-то своих госбезопасных соображений вызвать Михаила на откровенность в обмен на откровенность с его стороны. За все время разговора он ни о чем не спрашивал. По существу это был монолог трезвого, как ни странно, человека, которому отчего-то понадобилось облегчить свою душу, возможно, чем только не запятнанную, исповедуясь, скорей всего, не в самом тяжком или страшном эпизоде своей жизни. Казалось бы, полковник госбезопасности Морозов нашел для себя столь же спокойные условия в той же спокойной гавани, в которой бросил под конец жизни якорь полковник госбезопасности Райков. Но нет, оказалось, что не совсем. Не так уж редко полковник Морозов отправлялся за рубеж руководителем либо спортивной делегации, либо туристской группы – об этом Михаилу было точно известно от Нины – подтверждая тем самым справедливость молвы, что «из органов не уходят». Был еще один случай, говоривший о том, что у служаки Морозова еще был порох в пороховнице. Владимир Школьник, правая рука Дианы Прут, бывший армейский лейтенант, ради укрепления своего положения решил вступить в коммунистическую партию, скорее всего с одобрения своей начальницы. Титов-Обскуров передал заявление Школьника Морозову для, так сказать, предварительного собеседования. Неизвестно, пользовался ли Морозов каким-то подсказками из партийных или КГБешных архивов, проявил ли профессиональную чекистскую интуицию, но он в два счета вынудил Школьника признать, что он уже во второй раз пытается стать кандидатом в члены партии, о чем в своем заявлении не указал. В итоге беседы Школьник был так испуган возможными последствиями своей «неискренности с партией» (это был официальный термин), что на следующее же утро подал заявление об уходе. После перевода Ламары это была вторая потеря в секторе Прут, причем гораздо более серьезная. Он был конфидентом Дианы, а, главное, весьма исполнительным, нерассуждающим, послушным подчиненным, каковым, очевидно, и был воспитан в рядах советской армии. Фактически в его лице она сначала обрела, а затем потеряла надсмотрщика, на которого вполне могла положиться в свое отсутствие. Другого такого она при всем желании не сумела бы себе найти, тем более, что подобную фигуру уже Горский как зав отделом мимо себя к ней бы уже не пропустил.

Так что на поддержку своей линии внутри сектора Диане рассчитывать больше не приходилось. Ситуация еще более осложнилась для нее, когда стало известно, что Титов-Обскуров собирается внедрить своего соглядатая-надсмотрщика не только внутри сектора Прут, а в весь отдел Горского в амплуа его заместителя. Узнав о намерении начальства, Михаил тоже не пришел в восторг. Дама примерно его возраста, работавшая до этого в закрытом спецхране Ленинской библиотеки, член партии, свекор которой и сейчас служит в КГБ, да и муж, видимо, сотрудничает с конторой тоже, хотя служит в генштабе вооруженных сил. Фамилия ее была Басова. Михаил понимал, что заместителя директора не устраивает, что он не очень много знает о людях и делах в отделе Горского, а потому если не сейчас, то потом он все равно воткнет своего осведомителя в штат отдела, где постоянно не хватало людей. Кроме того, Михаил не был уверен, что в случае его несогласия с кандидатурой Басовой, ее вопреки его мнению в отдел не внедрят. Что он тогда должен будет делать? Сотрясать воздух бесполезными протестами или уходить вообще? Первое совсем не устраивало. Михаил не любил осуществлять что-либо, не имеющее смысла. К тому же это сразу же гарантированно породило бы конфронтацию с Басовой, отчего могли произойти только неприятности и убытки, а прибыли не было бы никакой. А если продемонстрировать изначальную лояльность к будущей заместительнице, все-таки будет сохранен шанс на то, чтобы установить устраивающий всех модус вивенди. Ну, а второе – уход в знак протеста из института был по-прежнему не обеспечен. Бежать в пустоту Михаил себе позволить не мог. А потому, когда Титов-Обскуров вызвал его к себе, и Михаил увидел сидящую в его кабинете женщину, он понял, что это Басова и что через несколько секунд ему придется принять окончательное решение. Михаил поздоровался, женщина ответила. Оба они внимательно и оценивающе вглядывались друг в друга, прежде чем заместитель директора произнес то, что было до последнего слова известно заранее: – «Познакомьтесь, Михаил Николаевич. Это Лидия Анатольевна Басова. Директор института и я как секретарь парторганизации рекомендуем ее в ваш отдел на должность заместителя начальника. У нее подходящий опыт работы по индексированию печатных изданий в Ленинской библиотеке, она член партии. Прошу ее любить и жаловать». Михаил встал и протянул ей руку. Басова тоже встала и встретила рукопожатие явно с улыбкой облегчения. Видимо, сомнения в положительной реакции на данное назначение имелись и у нее. Первые впечатления от личного знакомства были у Михаила не очень определенными: внешне недурна, хотя и не обаятельна; сложение и лицо выдают простонародное деревенское происхождение, что в глазах Михаила вовсе не было недостатком – грудь большая, бедра широкие, в талии не толста, хотя все-таки выглядит старше своего паспортного возраста, а глаза ее не источают чарующей лучистой энергии, которая могла бы одухотворить физическое существо. И все-таки что-то неопределенное в облике женщины говорило, что надежда установить с Басовой взаимоприемлемые отношения небеспочвенна. И в самом скором времени предчувствие подтвердилось. А ускорителем их – если не сближения, то некоей солидарности – стала Диана Марковна Прут. Эта-то не сомневалась, что Басова – просто подсадная утка, неумная и пошлая, к тому же представитель не УДК, а ББК (в отличие от Дианы Михаил сразу уверился в том, что для Басовой буквы ББК вовсе не являются девизом на знамени. Понадобится работать в Ленинке – освоит ББК, а если в другом месте будет принято что-то другое, к примеру та же самая УДК, освоит и это другое). Короче, в облике Басовой Диана сразу распознала явного врага и даже не подумала скрывать своей неприязни и презрения. Это было очень неосмотрительно. Лидия Анатольевна явно была не из тех, кто покорно прощает нанесенные кем-то обиды. Это стало особенно ясно после того как в отсутствие Михаила в отделе на глазах у сотрудников произошла знаменательная сцена, которая была в деталях доведена до него. По какому-то малозначительному поводу Басова высказала вслух свое мнение, на что Диана Марковна без промедления объявила, что Басова дура, не ее ума дело решать такой вопрос, на что услышала в ответ фразу, сказанную умиротворяюще елейным голосом: «Диана Марковна, не волнуйтесь, все будет сделано хорошо!» Это было заявлено с такой завидной выдержкой (никакого бабства, никаких выкриков типа: «от такой слышу»!), что Михаилу без дальнейших разъяснений стало предельно ясно: помимо Влэдуца, Данилова и Горского особенно инициативным и непримиримым противником Прут навсегда стала Лидия Анатольевна Басова. Теперь по поручению Горского она курировала все работы в отделе по УДК – как издательские, так и проводимые в секторе Прут. С Басовой оказалось возможным говорить не только на служебные темы. Она с полной искренностью рассказывала Михаилу о неизвестных ему деталях из бытовой жизни служащих генштаба. Так, она сообщила, что пригласительные билеты на какой-либо вечер или концерт офицеры генштаба должны были передавать своим женам под расписку. Понятие об офицерской чести в мозговом центре советских вооруженных сил на всякий (и, видимо, не лишний) случай в сравнении с традиционным сместили … как бы это помягче сказать … – в сторону большей формализации. Ведь слово офицера – это все равно только слово, а командование обязано было полагаться не на слова, а на соответствие действий подчиненных уставу и инструкциям, где, кстати сказать, о «слове офицера» и речи не шло. Зато начальство могло быть уверено, что вместо жены офицер не приведет любовницу, содержанку или Бог весть кого. Но по-настоящему развеселила и одновременно обогатила Михаила знанием советской жизни другая история, рассказанная Басовой.