Доктора приступили к пересадкам кожи – каждая из них стала для него следующим кругом ада. Ему сделали их уже четыре, и, по прогнозам Якова Карловича, требовалось еще столько же. Чего стоили ему эти операции, знал только он один. Для того чтобы закрыть обожженное лицо, нужны были все новые живые ткани, которые доктора брали с его тела. Донорские участки, лишившиеся покровов, мучительно саднили и беспокоили его каждую секунду. Он не мог найти себе позы, в которой чувствовал бы себя комфортно, и постоянно вертелся на кровати, ища нового положения для ноющего тела. Больше всего досталось бедрам и ягодицам – задняя поверхность ног превратилась в одну сплошную рану. Начиная затягиваться, обнаженные участки чесались так, что он не спал по нескольку дней подряд. Часто, после очередной бессонной ночи, изнуренный болью, он срывался на Марине и маме, пришедших его навестить. Те молчали, кротко потупившись, и не смели сказать ему что-то в ответ. После этих вспышек гнева он всегда чувствовал себя гадко.

Едва заживали обнаженные места, как врачи назначали ему следующую операцию. И все повторялось – наркоз, следующая за ним дурнота и слабость, мучительное жжение и боль, сменявшаяся вскоре изнуряющим зудом в растревоженных скальпелем местах. Его собственный организм напоминал ему теперь живую мозаику, состоящую из множества лоскутов кожи, движущихся в хаотичном порядке. Как бы ни складывались эти фрагменты, – для какой-то части тела кожи все равно не хватало. Этот маленький блуждающий лоскуток измучил его. Он стискивал зубы всякий раз, когда ему хотелось закричать во время перевязки, но терпеть становилось все трудней. Теперь, после каждой новой экзекуции, он испытывал не облегчение, а удивление – неужели он снова выдержал это? Иногда он чувствовал себя обессилевшим настолько, что скажи ему, что сегодня он умрет, он только простонал бы в ответ – «скорей бы».

Во время одной из перевязок он добился, наконец, чтобы ему дали зеркало. Оглядев себя, он постарался ничем не выдать своих чувств, но увиденное превзошло самые мрачные его опасения. Он не думал, что все так плохо. Лицо не просто изменилось – оно перестало быть его лицом. Казалось, на него надели грубо сработанную отвратительную маску, – страшную пародию на него самого. Черты лица стали как будто смазанными, расплывчатыми. Вкупе с повсеместными корочками язв, одна из которых оттянула левое веко вниз, это делало его похожим на персонаж из фильма ужасов – зловещего инопланетного пришельца. Губы набухли и вывернулись наружу. Страшнее всего было то, что кое-где под треснувшими струпьями проступали алые пятна живой плоти.

– Ничего-ничего, – подбодрил его Яков Карлович. – Это очень неплохой результат для полутора месяцев лечения.

– А когда я буду выглядеть по-человечески? У меня же съемки.

– Ну, голубчик, это трудно сказать. Одними пересадками кожи здесь не поможешь. Потребуется реконструктивная операция.

– Когда ее можно будет сделать?

– Экий вы прыткий, Игорь Сергеевич, – нахмурился доктор. – Сейчас я вам этого сказать не могу. Динамика выздоровления у вас, конечно, хорошая, но пока рано обещать что-то конкретное.

– Но я могу рассчитывать, что после операции лицо будет выглядеть, как прежде?

– Вы не в клинике эстетической медицины. Вы – в интенсивной терапии и пока не можете рассчитывать ни на что, – отрезал Яков Карлович. – Радуйтесь, что остались живы. И что у вас нормально работают почки.

– Я радуюсь, – мрачно сказал он, глядя на горку бинтов, высившуюся возле него. Он был по-настоящему напуган.

– В ванну! – приказал Яков Карлович.