– Того самого Коноваленко? Бизнесмена, у которого была недавно какая-то заварушка с законом?

– Его самого. Играет она, кстати, отвратительно, – сообщил Черемушкин. – Я видел ее на прослушивании.

– Как же ее сюда взяли?

– Переспала, наверное, с кем надо, – Черемушкин хихикнул.

– Тебе-то откуда это известно?

– У меня, слава богу, везде есть знакомые. Рассказали. Я не совру тебе, если расскажу, что она и без того гуляет от своего Коноваленко направо и налево.

– И это ты знаешь… – недоверчиво протянул он.

– Что я! – патетическим шепотом возопил Черемушкин. – Уж об этом-то знают все!

– И что же – муж все это терпит?

– А черт его разберет – то ли не знает ничего, то ли любит ее и прощает.

– Странно. Я слышал, что Коноваленко попсу поддерживает, помогает им раскрутиться. И вообще – дружит с тусовкой шоу-бизнеса. Мог бы и ей помочь на этом поприще. А она решила – в театр…

– Чужая семья потемки, – хмыкнул Черемушкин. – Видимо, она хочет быть актрисой – без малейших, правда, на то оснований.

– Ну-ну, – только и ответил он, но полученная о девушке информация внесла еще больше смятения в его душу. Он вспомнил лицо Всеволода Коноваленко, которого видел лишь по телевизору – оно напоминало морду грустной старой обезьяны. Видя эту образину, оставалось лишь удивляться, насколько изобретательна может быть природа в стремлении насолить своим созданиям. Но глаза известного бизнесмена глядели из-под пухлых надбровных дуг умно и цепко, и, несмотря на свою неандертальскую наружность, он не производил впечатление ограниченного человека. К тому же муж прекрасной незнакомки был не чужд искусству. В артистической среде считалось едва ли не хорошим тоном быть с ним знакомым. В той же степени, в какой он был некрасив, Коноваленко был влиятелен. Благодаря его финансовому благословению смогли громогласно заявить о себе несколько молодых певцов, и их творческая карьера стала складываться как нельзя более удачно. По официальной версии Коноваленко сделал свое состояние на лекарствах, но поговаривали, что есть у него еще и несколько криминальных бизнесов, – и, глядя на его тяжелое угрюмое лицо с сильно выдающейся вперед нижней челюстью, трудно было усомниться в этом.

Она, наконец, допила свой кофе и сказала кому-то в трубку «пока». Посмотрев на него прощальным взглядом своих удивительного оттенка глаз, вышла из кафе. После ее ухода он испытал смутную грусть оттого, что с ее уходом исчез и волшебный, фиалкового оттенка аромат.

– Гляди-ка, она на тебя, кажется, уже запала, – завистливо потянул Черемушкин.

– Тебе показалось.

После их первой встречи пару дней она не являлась ему на глаза, подсовывая вместо себя как бы невзначай лишь ненавязчивые приветы – то раздавался откуда-то издалека ее хрустальный смех, то в расписании репетиций, висящем на стене в коридоре, вписанное от руки карандашом, обнаружились ее имя и фамилия «Кенга – Майя Коноваленко». Тогда, прочитав эту запись, он узнал, что ее зовут Майей – до этого он называл ее про себя не иначе, как «жена Коноваленко». В последующие дни, сталкиваясь с ней в коридорах театра, он неизменно ловил на себе ее задумчивый изучающий взгляд, от которого ему становилось жарко. Заговорить с ней он не решился.

«Вы не будете, случайно, проезжать через Дворцовый мост?» – с этих слов началось их знакомство. Она задала ему этот вопрос, внезапно вырастя перед ним, как из-под земли, когда он, покинув театр, подошел к своему «Мерседесу». Прошла почти неделя с тех пор, как он увидел ее в кафе. Облако окутавшей ее дождевой взвеси, выхваченное из темноты светом фонаря, напоминало прозрачный кокон, повторяющий контуры ее тела. Она стояла перед ним без зонта.