Екатерина Юрьевна вначале и не заметила – движение инстинктивное, бессознательное – как положила руку на дальнее от неё плечо девушки. «Дальнее» оттого, что они сейчас продолжают сидеть, касаясь друг друга плечами. А уже заметив, осознав, решила: «Пусть так и будет». Одновременно почувствовала, как забилось её сердце. Так оно билось только в её ещё совсем незрелые годы, когда неумело обнимали первые ухажёры, такие же неопытные и робкие, какой была тогда и она. «Так что? – попытавшись заглянуть в глаза девушки. – Что ты на это скажешь?»

Ох! Подслушал бы её кто-нибудь сейчас. Не поверил бы собственным ушам. Это до какого же состояния Екатерине Юрьевне надо было дойти или до чего она себя довела или её довели, чтобы, видите ли, какую-то там дружбу едва ли не как милостыню выпрашивать?! И у кого?.. У собственной гувернантки! Словом, она унижается, вымаливает и что же в конце концов слышит в ответ?

«Спасибо, но… простите, мы очень разные. Мы не можем стать ближе. Это невозможно». Какое-то даже сочувствие к бедной Екатерине Юрьевне в этом слышится, хотя ощущается и другое: «Сочувствовать-то сочувствую, я вам благодарна за это роскошное, щедрое предложение, но…» «Почему?..» Да, всего-то. Видимо, совсем уж растерялась Екатерина Юрьевна, поэтому и получилось у неё так по-детски неуклюже: «Почему?..» Девушка же – или не услышала это вопрошание, или решила, что не стоит отвечать, – решительно встаёт, а потерявшая таким образом опору рука Екатерины Юрьевны вяло соскальзывает по спинке скамьи. Чутко среагировавшая на всё это воробьиная стая тут же мгновенно разлетается. И только обе вороны ещё не теряют присутствия духа, не меняют своей дислокации.

Только сейчас Екатерина Юрьевна позволила себе не на шутку разозлиться. «Ну и… чёрт с тобой!..» Нет, слава богу, не сказала, только подумала, а вслух: «Ты, кажется, ничего из того, что я тут тебе… так и не поняла. Жаль, но это уже, скорее, твои проблемы. Я же хотела тебе только помочь. Но если ты и дальше в том же духе собираешься, не лучше бы тебе сразу… допустим, пойти в монастырь?.. Скажи мне. Я тебя по знакомству устрою!» Словом, совсем уж неотмщённой строптивицу не оставила, хоть как-то постаралась сохранить лицо, но, надо отдать ей должное, нашла в себе и силы, и решимость тут же поправиться: «Извини. Не хотела тебя обидеть, так получилось. Но если тебе по-прежнему так необходимо побывать в церкви… особенно, как я понимаю, после разговора со мной…» – «Нет, спасибо. Я передумала. Я и так справлюсь… И пожалуйста… если сможете… не сердитесь на меня».

Повернулась к Екатерине Юрьевне спиной и быстрым шагом направилась вон из Монплезира в сторону маячащего неподалёку дома, а обе вороны мгновенно дружно взлетели и, как почётный эскорт, симметрично помахивая крыльями, устремились вслед за ней.

Раздосадованная, смущённая, разозлённая, проклинающая себя за то, что вообще затеяла этот сиюминутно спровоцированный общей обстановкой и тем, что ему только что предшествовало, «базар», Екатерина Юрьевна прошла к себе. Небольшая, почти как все на этой даче, угловая комнатка, в которой она обычно селилась, когда бывала здесь, соседствующая со столовой, с одной стороны, и намного большей по габаритам комнатой матери, с другой. Да, омерзительное ощущение… Как будто ей в лицо прилюдно плюнули. Или (ещё более унизительная аналогия): она вдруг собралась спеть, скажем, серенаду под окнами небезразличного ей человека, а её сверху облили безжалостно помоями. «Что, в самом деле, со мной происходит?! Что заставило меня напрашиваться в какие-то, смешно подумать, подружки к этой, прямо скажем, ещё почти сопливой, годящейся мне в дочери девчонке?! Со мной даже в детстве такого, чтобы я выпрашивала чего-то у кого-то, ни разу не происходило! Хотя ощущения тоски, скуки и одиночества всегда было хоть отбавляй. Но я же терпела! Я была гордая! А что сейчас… со мной?..»