Да, когда Аркадий уже собрался покинуть квартиру на Энтузиастов, в прихожую осторожно, с оглядочкой, как тать, проник отчим – и шёпотом, чтобы, не дай бог, «мамочка» не услышала: «Я понимаю, Аркаша, это унизительно… Я имею в виду: унизительно для меня… Всё же передай Петру Алексеевичу вот это, – протягивая папку. – Моя последняя. Это уже не соцреализм. Пусть убедится, что я тоже… перестроился. Если, разумеется, найдёт время прочесть».

«Хорошо, – сказал Пётр Алексеевич Аркадию уже после того, как тот признался отцу, что у него за папка. – Положа руку на сердце, твоему отчиму лучше бы стать сапожником, а не портить бумагу. Но если уж ты так просишь за него… – Вяло махнул рукой. – Ладно. Оставь. Авось… – Покапал из фляжки сначала в одну рюмочку, потом в другую. – Я уже знаю, мне о тебе доложили. Ты этим, – на наполненную рюмку, – не злоупотребляешь. Молодец… Ну что же? За встречу?..»

Выпили, и отец, видимо заметив по тому, как фотография изменила положение на столе (у родителя прекрасная зрительная память, Аркадий это по детским годам знает, когда тот ещё пытался обучать его основам актёрского ремесла), и догадавшись, что она побывала в Аркадьевых руках: «Посмотрел? Да, это мои… В целом, все очень славные ребята… Почти такие же молодые, как ты. И приблизительно такие же идеалисты… Да, ты идеалист, я в этом ничуть не сомневаюсь… Или, так будет вернее, ещё идеалист… Театр в чисто материальном выражении им ничего не даёт. Только адреналин с выходом на сцену. А ты, значит, как будто бы записался в рабочий класс? Убираешь снег с чужих крыш?» – «Это плохо?» – «Н-нет… Ничего… Главное, чтобы на этом долго не задерживался. Будет совсем скверно, если навсегда. Но думаю, с тобой этого не случится. Ты же сын своего отца. В тебе должно быть достаточно честолюбия! Да я и по глазам твоим это вижу. Ты, Аркаша, поле нераспаханное. Целина… Ещё по одной – и на этом этапе, пожалуй, закруглимся».

Отец ещё раз капнул и уже после того, как выпил, добавил: «Хочу привезти их сюда. Показать, откуда я взялся. И чтобы они показали себя… Я о своих американцах. Я ведь тоже, Аркадий, в каком-то смысле идеалист. А вот они… – вновь обратился к фотографии, – у них, пожалуй, всё это немножко уже по-другому. Они, ты знаешь, даже мечтают… с умом. Прекрасно отдают себе отчёт, что мечтой обух не перешибёшь, и уже заранее, с молоком матери, готовят себя к другой жизни. Без мечты, но при деле… Нет, я сказал “с молоком матери”, но это не совсем так. У них всё больше в моду входит искусственное питание. Пастеризованное. Меньше риску для здоровья. Может, в этом дело? Они пастеризованные, а мы нет? Но это не мешает мне относиться к ним почти как к моим… прежним… Да, важное уточнение – “почти”… Послушай, я всё говорю, говорю, а из тебя, как из матери… Мне бы хотелось, пока я здесь, чтобы ты показал мне свою девушку. Это можно?» Аркадий, смутившись: «У меня её сейчас нет». – «Ты… живёшь без девушки?! Надеюсь…» – «Да нет! – Аркадий понял отца. – С этим всё в порядке». – «А с чем тогда не в порядке?» – «Ну… скажем, мы поссорились». – «А-а… ну, это дело другое, это случается, и это поправимое… Как её зовут?» – «Кого?» – «Твою девушку». – «Это так важно?» – «Как зовут? Да. Как назовётся, так и поплывётся». – «Ну, скажем… Валя». – «Валя? Хм… – Отец выглядел немного разочарованным, как будто ждал от Аркадия чего-то другого. – Что ж… Как говорится, простенько, но со вкусом…»

Аркадию хотелось поскорее закончить эту бередящую его сердечные раны тему, и он как отвлекающий манёвр взял в руки один из лежащих на столе журналов. «Да, я специально привёз, – проговорил отец. – Там есть маленькая статья и обо мне». В руках Аркадия в это время был не «Newsweek», а другой журнал, тот, что назывался более сложно. Отец же, может, даже и собирался попространнее поговорить на тему,