Софи поглядела на часы.

– Увы, мое милое дитя, – сказала она басом, – когда я говорил, что на мне и на этом месте лежит проклятие, я не шутил.

– Ты меня пугаешь, – сказал я.

Она довольно улыбнулась.

– У меня нет власти над тем, что здесь произойдет, – произнесла она тем же томным голосом. – Если хочешь уйти, уйди! Да, да, уйди – зачем тебе гибнуть вместе со мной? Да, я этого хочу – но не ради себя, а ради тебя, ради чистого цветка твоей юности… О нет, только не это! Она не открывается? Значит, уже поздно… Вот оно, проклятие, о котором я говорил…

Слова Софи предполагали некоторый драматизм происходящего – но она произносила их без особого выражения, засекая время по часам и делая большие паузы между словами.

Потом она села за столик – и пригласила меня сесть рядом.

– Пьем чай, – сказала она своим обычным голосом – и действительно принялась заваривать чай в блестящих химической чистотой стеклянных сосудах, стоявших перед ней на подносе.

Я устроился в кресле напротив.

– Что тут происходит?

– Видишь ли, – сказала она, – граф Дракула был не только донжуаном, но и женоненавистником, что является довольно обычным сочетанием. Он знал, на какие клапаны женского сердца следует нажать, чтобы быстро добиться желаемого. Но он повторил ритуал соблазнения столько раз в своей жизни, что постепенно стал испытывать от него смертную тоску. В конце концов он решил, в полном соответствии с модой позапрошлого века, механизировать его.

– Как можно механизировать соблазнение?

Софи поглядела на часы и сделала гримасу, которая должна была изображать серьезное мужское лицо.

– Ты хочешь знать, – заговорила она басом, – кто именно меня проклял? Не спрашивай. Темные тайны вампиров не сделают тебя счастливой, милое дитя. Твой чистый и светлый ум не вместит ужаса этой ледяной ночи… Нет, тебе не следует знать…

Реплики соблазняемого создания никто не озвучивал, но они были предельно понятны и так.

Я услышал тихий скрежет. А потом заметил, что пол пришел в движение. Он начал опускаться – и мы вместе с ним. Кровать, однако, оставалась на месте.

Софи, как и положено соблазнителю, сохраняла спокойствие и улыбалась.

– Не бойся, дитя, – пробасила она. – Мы еще не на дне ада… Пока…

– Он что, действительно это говорил? – спросил я.

– Угу. Изверг, конечно.

Шахта, в которую мы погружались под клацанье невидимых шестерен, делалась все глубже. То, что было раньше плитами пола, оказалось плоскими верхушками четырехугольных колонн. Кровать-крокодил теперь нависала над нами – казалось, мы смотрим снизу на огромную морду древней рептилии. Плиты пола образовали что-то вроде ведущей вверх лестницы – по ней еще можно было вернуться к бархатным зубам.

Софи поглядела на часы.

– Пропасть… – сказала она басом. – О, если бы я мог просто забыться навек в этой бездне… Но мне уготовано иное…

Прошла еще пара секунд, потом что-то булькнуло, и на самой низкой плите пола стала собираться темная лужа. Жидкость быстро поднималась – и скоро затопила несколько плит. Она была красной. Темно-красной.

– Зачем он это придумал? – спросил я.

– Дракула говорил, что его унижает необходимость предкоитальной лжи. И старался свести к минимуму все, как он выражался, лицемерные мелодрамы.

– Вот таким образом? – спросил я, кивнув на красную лужу, постепенно поднимающуюся к нашим ногам. – А не слишком хлопотно?

– Если ради одного случая, да. Но у него все было поставлено на поток. Он эксплуатировал созданный им романтический ореол многие десятилетия. Если не века. Его итальянские и греческие приключения когда-то вдохновили Джона Полидори на первый значимый образ сексуально активного вампира-аристократа. Многие сегодня понимают это как аллегорию британского колониализма, но действительность куда проще…