Дверь к покойной Иштар Борисовне уже была снята – теперь ее бывшая комната стала еще одним залом в галерее. Видна была придвинутая к стене мебель и траурный венок, закрывавший место, где жила голова. Пахло оттуда бинтами и смертью. Я подумал, что после того, как голову Иштар окончательно высушат и вернут на место, мне каждый раз придется проходить мимо сегодняшнего ужаса. Может быть, ей даже оставят глаза открытыми – это при современных технологиях бальзамирования вполне реально…

Галерея кончалась свежевырубленным в камне аппендиксом. В нем была высокая перламутровая дверь со строгой ручкой из белого золота. Выглядело все сдержанно – Гера любила неброский шик.

– Входи, Рама, – сказал невидимый интерком.

Дверь раскрылась, и я вошел.

Эта комната была больше остальных. Или, может быть, так казалось из-за того, что ее стены были полностью покрыты жидкокристаллическими панелями.

Они показывали уходящее во все стороны пшеничное поле. Над полем дул ветер, пшеница волновалась, а в небе собиралась синяя грозовая туча… И еще в поле стояло разлапистое дерево, такое большое и одинокое, что становилось непонятно, как это его еще не расшибли молнии. Красивый волл-сэйвер. Метафоричный.

Я медленно поднял глаза.

В одну из стен была вмонтирована огромная раковина-жемчужница из нежнейшего перламутра. Голова Геры была там, но я старался на нее не смотреть.

Эта раковина не особо мне нравилась. Возможно, дизайнеры имели в виду аллюзию на «Рождение Венеры» Ботичелли, но получилось у них больше похоже на писсуар в поместье арабского шейха. Я изо всех сил гнал эту мысль – но был уверен, что Гера поймает ее при следующем же укусе.

Впрочем, у меня имелся шанс. Можно было попытаться избежать укуса – а потом забыть это оскорбительное сравнение навсегда.

– Здравствуйте, Иштар Владимировна, – сказал я.

– Какая Владимировна? Рама, ты что? Для тебя я просто Гера. И почему ты на меня не смотришь?

Я посмотрел.

В центре раковины было отверстие, из которого выходила длинная живая ножка, похожая на часть огромного гриба – или хобот мамонта-альбиноса. С нее мне улыбалась голова Геры. Синяки под ее глазами уже прошли. Она выглядела хорошо. Но я смотрел не на нее, а на ее длинную мохнатую шею.

Говорили, что с годами она усыхает и темнеет – чем моложе голова Великой Мыши, тем ножка длиннее и светлее, а отмирает голова, когда вся ножка вдруг втягивается назад. Происходит это нередко за один страшный день. По такой шкале Гера была очень молода, даже неприлично юна. Но я почему-то все время представлял, что произойдет, когда кончится отведенный ей срок – и ее щеки упрутся в перламутр. Голова тогда действительно будет походить на жемчужину в раковине. Возможно, дизайнер это и имел в виду. Ему, как я слышал, рассказали все-все.

Кроме того, что будет с ним самим.

– Знаешь, что сейчас наверху было? – спросил я.

– Знаю.

Она странно и сложно качнула головой.

Я понял, что жест адресован не мне, а жидкокристаллическим панелям: на ее шее был ошейник с программируемыми гироскопами, которым она отдавала команды спрятанной в стенах технике – и своей сидящей в соседних комнатах свите. А у прошлой Иштар был большой-пребольшой ноутбук со специальным трэкпэдом. Как быстро меняется эпоха.

Стены показали поверхность земли у входа в Хартланд. У меня мелькнуло головокружительное чувство, что я за секунду взлетел назад – на самый край рублевской бездны.

Я увидел синий автобус с актерами, подъезжающий к краю пропасти. В записи было видно, что водитель изо всех сил крутит руль, пытаясь отвернуть от дыры – но это у него не выходит, словно Иштар загипнотизировала не его, а автобус (у автобуса была добрая большеглазая морда, которая теоретически делала такое возможным).