В аристократических салонах богатейших австрийских, венгерских и чешских князей выступали с концертами выдающиеся музыканты, которых приглашали и в императорские дворцы. У венской знати имелись собственные оперные труппы, оркестры, ансамбли. Многие аристократы были не только меценатами – покровителями музыкантов, но и сами считались композиторами и исполнителями: они брали уроки композиции и игры на клавесине, скрипке или каком-нибудь другом инструменте у знаменитых музыкантов, а затем выступали с собственными симфониями или квартетами.

С шести до восьми утра в зале сада Аугартен играл симфонический оркестр из числа высшей знати, в котором участвовали и дамы. 4 раза в год устраивались открытые концерты, называвшиеся «академиями», в пользу вдов и сирот музыкантов. На концертах Общества музыкантов исполнялись оратории, и количество исполнителей доходило до нескольких сотен. Два императорских оперных театра в центре Вены ставили итальянские и немецкие оперы и балеты. В двух народных театрах, расположенных в пригородах, шли преимущественно австрийские «волшебные» и комические оперы.

Незадолго до приезда Бетховена в Вене была поставлена одна из лучших опер Моцарта «Свадьба Фигаро». А вскоре композитор принялся за «Дон-Жуана». Однако он нашел время выслушать молодого Бетховена. Тот импровизировал на заданную Моцартом тему, и Моцарт сказал: «Обратите на него внимание. Он всех заставит о себе говорить». Бетховену удалось взять несколько уроков у Моцарта, но внезапное известие о тяжелой болезни матери заставило его поспешно покинуть Вену.

Вернувшись в Бонн, Бетховен застал мать при смерти. Нужда и горе подорвали ее здоровье, чахотка сделала остальное. Мария Магдалина умерла на руках сына, который хранил в душе ее светлый образ до конца своих дней. Вскоре после смерти матери Бетховен писал: «Я застал мою мать еще в живых, но в самом тяжелом состоянии; она болела чахоткой и, наконец, умерла около семи недель тому назад, после многих перенесенных болей и страданий. Она была мне такой доброй, милой матерью, моим лучшим другом. О! Кто был счастливее меня, пока я еще мог произнести сладостное имя – мать, и оно было услышано! Кому я могу сказать его теперь?»

Горе, обрушившееся на Людвига, подорвало его силы: он вскоре заболел тифом, осложнения после которого мучили его всю жизнь, затем пришла оспа. Опасался Бетховен и наследственного туберкулеза. Но страдания не сломили его. Наоборот, сознание своей ответственности, чувство долга вызвали прилив энергии и поддержали юношу, который в 17 лет вынужден стать главой семьи и воспитателем 13- и 15-летних братьев.

К тому времени отец, которому было всего 47 лет, окончательно спился, потерял голос и стал посмешищем города. Людвиг просил курфюрста о выселении отца из Бонна и о передаче половины его жалованья, составлявшего 200 талеров, детям. Соизволение курфюрста было получено, но в последний момент Людвиг пожалел отца, словно предчувствуя, что тому осталось всего 5 лет жизни. Иоганн продолжал жить в Бонне и аккуратно выплачивал старшему сыну 100 талеров на содержание братьев. Вскоре Людвигу удалось найти им место: Карл по семейной традиции стал музыкантом, Иоганн-младший был устроен учеником аптекаря.

Служебные обязанности Людвига к тому времени значительно расширились. В капелле курфюрста он был теперь не только органистом, но и альтистом, а с 1789 года – «камерным музыкантом», солистом при дворе. К этому добавилась работа в качестве второго альтиста в театре, директором которого стал Нефе.

Многочисленные выступления Бетховена, его пламенные импровизации вызывали все более восторженный прием. Музыкальный критик Юнкер писал: «Я слышал, как он импровизировал, и мне самому даже предложили дать ему тему для вариаций. На мой взгляд, можно с уверенностью судить о степени виртуозности этого величайшего пианиста, милого и деликатного человека, неистощимого по богатству идей, по совершенно особенной выразительности манеры игры, по совершенству, с которым он играет. Я не мог бы сказать, чего ему еще не хватало, чтобы быть великим артистом. Я слыхал, как играет на фортепиано Фоглер… Но Бетховен, независимо от степени совершенства, более значителен, более красноречив, более выразителен, короче говоря, этот превосходный исполнитель как адажио, так и аллегро, дает больше для сердца. Отличные музыканты капеллы сами восторгаются им, и все обращается в слух, когда он играет. Однако он скромен, без всяких претензий».