– Ну ты даешь! – выдохнула Лека. – Тут у тебя железок, наверно, на сто миллионов! А видак есть?

– Есть.

– Здорово. Я люблю, когда боевики всякие. А ты, наверное, порнушку смотришь? Мужики такое любят. Некоторым на приход[25] порнография больше нравится, чем живая девчонка. У меня был один парень – как ширнется, так порево и включал. Хороший был человек, меня не обижал. Всегда на базар меня заряжал – лежим и треплемся с ним часами, как брат с сестрой. Правда, спекся он, меры не знал. За год такую дозу нагнал – двух-трех стаканов соломы в день не хватало. И мак брал только крепкий, ташкентский. Все спустил, и в психушку попал. Креза на него наехала. Ну, психоз, значит. Вот я к быкам и пошла. Они при деньгах всегда, кайфом обеспечат, да и порядку у них больше. Вот только страшно с ними – злые они, если что не так, пристрелить могут запросто, или порезать.

– Знаю. Нет, Лека, нет у меня порнографии. И наркотики не варю. Не колюсь, не курю, не нюхаю. Ты что, совсем зациклилась на отраве? Ты, вообще-то, представляешь, что есть люди, не употребляющие этой дряни?

– Ну да, конечно… Я ведь сама-то только два года вмазываю.

– А сколько лет тебе, детка?

– Ну… двадцать два.

– Двадцать лет тебе, – уточнил Демид. – Всего двадцать. Наркотики употребляешь больше трех лет. Или анаша за наркотик не считается?

– Все ты знаешь, Динамит. Зачем спрашиваешь, душу травишь?

– Не огрызайся. Честно скажи, завязать хочешь?

– Не знаю. – Лека тряхнула головой, устало провела пальцами по векам. – Боюсь я. Ломок боюсь ужасно. Ты вот не знаешь, что это такое. Это ведь не жизнь уже. Я и кайф-то настоящий уже давно не ловлю. Вкатишь дозняк, чтобы раскумариться, и все.

– Как ты просыпаешься? Что чувствуешь каждое утро?

– Кумар чувствую. Это как похмелье. Только не от вина, а от наркотиков. Пустишь по вене дозу – и только в себя приходишь, и то не сразу. Раскумариваешься. Чтобы кайф поймать, надо на более сильный наркотик переходить. А где деньги взять? Вот так и живу как зомби. Да еще глюки стали сильно находить в последнее время. Это совсем плохо. Шизею прямо. Придется, наверно, в психушку ложиться – лечиться. А тогда родители узнают. Они ведь у меня совсем не в курсе, все еще думают, что я хорошая девочка, в инязе учусь. Я ведь в школе отличницей была, честное слово.

– Ага, это уже лучше. Похоже, в прошлом проблески интеллекта у тебя имелись. Я-то уже посчитал, что мне досталась выпускница интерната для слабоумных.

– Ну, Динамит, не надо так. – Из глаз Леки неожиданно побежали слезы. – Я, конечно, дура. Дура, сама всю жизнь себе испортила. А только я их боюсь, этих ломок. Бо-юсь!

– Ну, не плачь, малыш, – Демид погладил ее по голове. – Если ты действительно то, что мне нужно, снимем тебя с иглы. А если не та, за кого я тебя принимаю… ну ладно, все равно вылечим.

Лека улыбнулась сквозь слезы.

– Я та, честное слово, та! А какая тебе нужна?

– Сейчас посмотрим. Раздевайся.

Лека автоматически, как делала уже сотни раз, стащила платье через голову и осталась в одних трусиках. Даже попкой покрутила по привычке. А потом ей вдруг стало неудобно. Странно… Лека уже давно забыла, что это такое – стеснение. А тут покраснела, нерешительно затеребила резинку трусов.

– Что, все снимать?

– Ну ладно, это можешь пока оставить, – разрешил Динамит. И улыбнулся. Лека тоже улыбнулась, а потом почему-то расхохоталась. Дико, правда? Стоишь тут голая, непонятно, зачем. Дурдом! А парень ей нравился. От него исходили какие-то теплые, дружеские волны ("флюиды" – почему-то вспомнила она давно забытое слово) и напряжение, не оставляющее ее в последние месяцы даже под наркотическим кайфом, исподволь уходило. Динамит дотронулся до нее и она подалась к нему всем телом. Но он хладнокровно отстранил Леку и начал изучение поверхности ее кожи.