– Да, – вздохнул король, – уж лучше умереть, чем век за веком наблюдать кровавые распри и видеть, как все, что с любовью создавалось в течение долгих лет, рушится за несколько дней. Но не будем падать духом, может быть, нам еще удастся договориться. Завтра я обнародую свои планы, и если люди не потеряли разум, то внемлют призыву. Тебя, Зарад, я не убедил? – обратился король к насупленному племяннику.

– Нет, отчего же, – возразил Зарад, – разумом, не сердцем, я вас понимаю, но хотелось бы знать подробнее ваши планы.

– Охотно поделюсь, – согласился Киннар, – давайте перейдем в мой кабинет, здесь становится слишком жарко, а туда не проникает зной. Там и обсудим все подробно.

Мирэя не хотела участвовать в словесных распрях и давно выжидала подходящего момента, чтобы уйти. Она пыталась вникнуть в серьезный разговор, но мысли ее занимал только Юниэр. Что-то вольное, бесстрашное, значительное в его лице приковывало к нему внимание. Находиться с ним рядом в комнате, полной других людей, терпеть его призывные взгляды, пока отец рассуждает о необходимости союза с фейрами, было невыносимо! Ей казалось, что все уже заметили, как она смущена и вот-вот расплавится от стыда. Она попросила позволения удалиться к себе.

– Ты разочаровываешь меня, Мирэя! – сказал Киннар. – Тебе не интересно, что происходит в государстве?

– Государство тебя тоже разочаровывает. Я устала от политики, – капризно пожала плечами принцесса.

– Что ж, отдыхай, – вздохнул король.

– Может моим воинам тоже лучше уйти? – спросил Зарад.

– Нет. Мне по душе твои воины, – возразил Киннар.

Мирэя откланялась и вышла во внутренний двор; там она умыла разгоряченное лицо у фонтана. "Почему папа такой недовольный и усталый, – думала она, – неужели быть королем значит чахнуть от скорби?" – Девушка опустила руку в воду, чтобы погонять мелких рыбок.

Когда все пошли в королевский кабинет, Юниэр улучил момент и проскользнул во двор. Он бесшумно подкрался к Мирэе и коснулся губами ее волос. Она вздрогнула.

– Ты? Что тебе надо? – Принцесса готова была заплакать. – Ты относишься ко мне без должного почтения!

Юниэр изумился.

– Я люблю тебя и говорю об этом открыто. Признайся, твои прежние женихи дарили тебе розы и целовали край платья, боялись приблизиться, выжидали призыва богини. А мне все равно, принцесса ты или нет, я хочу быть с тобой. Праздник продолжается, народ веселится, город украшен. Пойдем? Ты не пожалеешь.

Она хотела согласиться, но гордость не позволила признаться в этом даже себе.

– Не возносись так высоко, – нахмурилась Мирэя. – Ты был моим женихом в Сиреневую ночь, не надейся на большее!

– Что тебе делать во дворце? – не сдавался Юниэр. – Не упрямься. Или опыта одной Сиреневой ночи тебе достаточно на всю достойную королевскую жизнь?

– Придержи свой острый язык!

– Так что, договорились? Вечером, на площади Хема?

– Ну что ж, – снизошла Мирэя, – возможно, я приду.

– Вот и чудесно! – глаза Юниэра лучились от счастья.

Истерзанное самолюбие принцессы наконец-то получило подарок. Конечно, она никуда не пойдет, пусть высматривает ее на площади сколько душе угодно. Мирэя поспешила в свою комнату, а Юниэр ушел в кабинет Киннара.

– Представляешь, какой он дерзкий! – рассказывала она Айрен. – У меня уши горят, когда я вспоминаю прошлую ночь. Солдат несчастный.

Вечерело. Мирэя пробиралась вперед по узкой улочке, стараясь держаться в тени домов: боялась, что ее узнают. Она оделась в простое цветастое платье, которое позаимствовала у Айрен, и повязала на голову косынку.

На площадь Хема можно было выйти по королевской аллее, широкой, безлюдной, с рядами белых магнолий по обе стороны, – она начиналась прямо от дворца. Но Мирэя выбрала другой путь. Она шла через ремесленные районы, по улице портных. Никогда прежде ей не приходилось бывать здесь. Вывески пестрели птичьими названиями: "Изумленный какаду", "Лебединая песня", "Райское оперение". Найти дорогу было нетрудно: толпы людей потоками стремились в одном направлении.