Как только они отплыли, один из матросов взобрался на мачту, но подзорную трубу направил не на линию горизонта, а на волны. Лисе не пришлось долго гадать, что он с таким озабоченным видом высматривает в воде.

– Фунаюрэй-и-и![1]

Лисе было любопытно, какое существо вызвало такой ужас, что пассажиры тут же отпрянули от поручней. Но из утренней дымки вынырнула всего лишь рыбачья лодка, и впередсмотрящий дал отбой. Похоже, переправа из Хонгука в Нихон считалась делом опасным. Впередсмотрящий еще не раз объявлял тревогу, но им не встречалось ничего опаснее косяка летучих рыб, а ронины при всех криках с мачты оставались настолько невозмутимыми, что Лиса уже смотрела только на них, когда матросу опять мерещилось что-то ужасающее. «Самая опасная тварь сидит там, в паланкине!» – захотелось ей наконец крикнуть дозорному на мачте, и, даже когда вдалеке из волн поднялось серебристое туловище гигантского морского змея и его красота заставила большинство пассажиров забыть о страхе, Лисе чудилось только серебро, в которое ее некогда превратил брат Шестнадцатой.

Морской змей, извиваясь, поплыл прочь, не обращая на корабль никакого внимания, и носильщики паланкина отходили от ужаса, выстроившись в очередь к старику, на носу корабля наливавшему пассажирам горячий суп по распоряжению капитана. Предоставлялся удобный случай, а Лиса только этого и ждала.

Полог паланкина смотрелся дорого лишь издали. Шелк был не очень чистым и местами прохудился. «А те, кто из стекла, что-нибудь едят?» – спрашивала себя Лиса, медленно приближаясь к паланкину. Она помнила взгляд Шестнадцатой – без всякого сочувствия к страху жертвы, почти насмешливый. Серебряный кинжал Игрока… Какое из краденых лиц она явила Уиллу или он влюбился во все? Лиса остановилась на достаточном удалении от паланкина, ровно там, где сидящая не могла дотронуться до нее.

– Лиса. Пришла, чтобы насладиться моим несчастьем?

Разумеется, она узнала Лису, ведь лица – это ее конек.

– Зачем мне это? Я слышала, мы теперь на одной стороне. Хотя верится с трудом. Я не забыла, кто тебя создал.

Рука отдернула полог настолько, чтобы Лиса могла заглянуть внутрь. Лицо Шестнадцатой было из дерева и стекла. На щеках и затылке наросла древесная кора.

– Тот, кто меня создал, сотворил со мной и все это. Левая рука у меня деревянная, а брат мертв.

Брат… У тебя нет братьев, – хотела сказать Лиса. Но кто определит, что значит это слово? К двум собственным старшим братьям она испытывала отвращение, хотя у них была одна мать.

Уилл заметил, что Лиса стоит у паланкина. Оставаясь рядом с братом, он не спускал с нее глаз.

Лиса, спроси ее!

– Игрок все еще в другом мире или тоже вернулся, как тот ольховый эльф, о котором ты рассказывала Уиллу?

Ответить Шестнадцатая не успела. Впередсмотрящий закричал вновь, но на этот раз он указывал не в море, а на палубу. Рядом с грот-мачтой постепенно вырисовывался человеческий силуэт, – казалось, такую форму, сгущаясь, принимал поднимающийся от воды туман. Даже матросы в ужасе отшатнулись, и один из них едва не свалился за борт.

Бастард словно понимал, что это за явление. Растолкав всех стоящих между ним и Уиллом, он выхватил саблю и заслонил брата Джекоба собой. Но никакое оружие не могло нанести вреда молодому, бледнее тумана красавцу, который внезапно оказался у мачты. На нем были тюрбан и туника, какие носили в глубокой древности.

– Почему все кричат? – спросила Шестнадцатая.

– Это всего лишь призрак. – Лисе встречалось слишком много мертвецов, чтобы они настораживали ее больше, чем живые люди. Не шелохнулись и ронины, но лица их застыли в благоговении – перед смертью и теми, кто возвращается из ее царства.