– Я догадываюсь, что ты сказал это не просто так.

Я небрежно поднимаю плечо:

– Разумеется.

Она одаривает меня вымученной улыбкой, а ее взгляд вновь тускнеет, покинутый последней живой искоркой веселья и игривости.

– Ну, тогда я пойду.

Она ловко отодвигает стул, встает, а затем разворачивается на каблуках и оставляет меня в одиночестве сидеть за столом и пялиться на ее идеальный зад.

– Уилла. – Она ставит свой стакан с водой в раковину, не обращая на меня внимания. – Уилла.

Она игнорирует меня и направляется по коридору к гостевой спальне, где Люк радостно помогал ей обустроиться пару часов назад. Я слышал, как они болтали. Он спрашивал ее о лошади. О ее гитаре. О том, какая у нее любимая разновидность змей. Как будто это обычный вопрос для знакомства.

Если бы я не боялся разбудить Люка и расстроить его, то повысил бы голос прямо сейчас, но я вынужден кричать шепотом:

– Уилла. – Вот только она ни хрена не слушает.

С рычанием я встаю и иду за ней. Мимо комнаты Люка, прямо к двери ее спальни, расположенной в длинном коридоре, в конце которого – моя спальня.

– Уилла. – Я хватаюсь за дверь до того, как девушка успевает тихо закрыть ее. Очевидно, она старается не разбудить моего сына, и я ценю это – ему не обязательно участвовать в этом разговоре.

Я стою на деревянном полу в коридоре, а она – на ковре в спальне. Медная полоска порога блестит на полу между нами, словно линия на песке между двумя противниками.

Мы противники: я и она.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

– Уезжаю, – слышу в ответ.

– Почему?

Она закатывает глаза, отворачивается от меня и начинает укладывать вещи в свой едва распакованный чемодан.

– Потому что я не собираюсь проводить лето с женоненавистником, который совершенно не доверяет мне и будет контролировать каждое мое движение каждую секунду, что я здесь нахожусь.

Я отшатываюсь, будто от пощечины:

– Я не женоненавистник.

Она наклоняется за парой розовых пушистых тапочек.

Из тех, что в огне превращаются в пластик.

Я стараюсь не всматриваться в то, как ее шорты плавно ползут по гладкой коже бедер.

– Тогда тебе стоит попробовать не смотреть на меня с такой ненавистью.

Я не первый раз слышу это от разных людей, но впервые сталкиваюсь с реальностью – с вызванными моим поведением эмоциями. Все произошло ненамеренно. И, уверен, такое выражение лица стало моим повседневным. Мышцы, отвечающие за улыбку, давно потеряли тонус.

– Я не испытываю к тебе ненависти.

Она встает, и на ее лице возникает кривая ухмылка, а медные волны рассыпаются по шее:

– Почти одурачил меня.

– Мне очень жаль.

Она выпячивает подбородок и прижимает руку к уху:

– Что-что, простите? Кажется, мне что-то послышалось.

– Я… Прошу прощения, – бормочу я. – Мне трудно с ним что-то сделать.

Я смотрю, как ее плечи опускаются, когда она с шипением выдыхает.

– Зато честно. Но ни за какие деньги в мире ты не сможешь заставить меня остаться здесь и быть все лето твоей грушей для битья.

Мне охренительно нравится грудь этой девушки. Если бы меня не бесило то, что она меня привлекает, я бы ей аплодировал.

Я оглядываюсь через плечо в сторону комнаты Люка – там спит целый мой мир. Маленький мальчик, пришедший в восторг от перспективы провести следующие пару месяцев с этой огненной женщиной, что стоит передо мной.

– Останься, – бормочу я, поднимая руку, чтобы остановить ее, и вглядываясь в линию на полу. Эта полоска металла мешает мне ворваться внутрь, вытащить ее обратно, посадить за стол и заставить выслушать меня.

Уилла перестает запихивать вещи в сумку, затем поворачивается ко мне лицом, скрещивает руки под пышной грудью и выпячивает бедро. Если бы гонор был человеком – это была бы она.