– Леди Пинкертон, вы сокровище.

Кэт сдержала улыбку, но мечтательность в королевском голосе ее смутила.

– Должен признаться, что питаю особую слабость к лимонным тортам… и к апельсиновым! – У Короля заколыхались щеки. – Обожаю апельсины-корольки! Недаром говорят: королек – ключ к сердцу короля.

Кэт никогда не слышала, чтобы так говорили, но кивнула, соглашаясь.

– Так оно и есть!

Король одарил ее сияющей улыбкой.

К концу кадрили Кэтрин чуть не падала от усилий казаться веселой и любезной. Наконец, к ее облегчению, Король чмокнул воздух возле ее руки и поблагодарил за доставленное удовольствие.

– Я должен разыскать ваши вкуснейшие торты, леди Пинкертон, но, надеюсь, вы не откажетесь протанцевать со мной и заключительный танец?

– С удовольствием. Почту за честь.

Король восторженно захихикал, поправил корону и, пританцовывая, направился к столу.

Кэт выдохнула – счастье, что первая кадриль позади. Может, удастся уговорить родителей уйти домой до заключительного танца. Собственное коварство заставило ее почувствовать себя виноватой – множество девушек мечтали бы обратить на себя благосклонное внимание Короля.

Он не был противным партнером по танцам – просто утомительным.

Решив, что свежий воздух поможет ее щекам вернуть прежнюю форму после того, как она столько времени улыбалась без остановки, Кэт начала пробираться сквозь толпу черных кринолинов и белых остроконечных шляп к балкону. Но не успела она сделать и дюжины шагов, как свечи в люстрах и канделябрах мигнули и погасли.

Музыка взвизгнула и стихла. В темноте, накрывшей зал, раздались крики гостей.

Потом воцарилась тревожная тишина, слышались только ахи и вздохи, да шуршание юбок. Вдруг что-то вспыхнуло, замерцало. Свечи стали снова загораться, постепенно, по спирали от самой центральной люстры. И вот под высоким сводом потолка засиял призрачный свет, оставляя гостей в глубокой тени.

С центральной освещенной люстры вниз свисал огромный обруч – Кэтрин могла поклясться, что раньше его там не было. В обруче, непринужденно раскинувшись, как в кресле, покачивался шут.

Черные узкие штаны заправлены в кожаные сапоги, черная куртка перетянута широким ремнем. Были и перчатки – тоже черные, а не белые, как у придворных. В мерцании свечей его кожа отливала янтарем, а глаза были подведены углем, до того густо, что лицо походило на маску. Сначала Кэт показалось, что и волосы у него черные, но она тут же разглядела на его голове шутовской колпак – с тремя рогами и маленькими серебряными бубенчиками на конце каждого рога. Шут сидел так неподвижно, что бубенцы ни разу не звякнули, да и в темноте, когда погасли свечи, Кэтрин не слышала их перезвона.

Когда – как – он туда попал?

Незнакомец повисел молча еще некоторое время, позволяя себя рассмотреть. Обруч медленно вращался. У шута был пронзительный взгляд, и Кэтрин затаила дыхание, когда этот взгляд отыскал ее и задержался на ней. Сузив глаза, шут разглядывал огненно-красное платье.

Кэт поежилась, но вдруг ей захотелось помахать ему рукой. Подтверждая: да-да, она знает, что этот наряд непозволительно красен. Она уже почти подняла руку, но шут отвернулся.

Кэт с облегчением выдохнула и опустила руку.

Обруч совершил полный круг, и уголки губ незнакомца приподнялись в едва заметной улыбке. Он склонил голову. Бубенцы зазвенели.

Толпа, не сводившая с него глаз, тихо вздохнула.

– Дамы. Господа. – Он говорил очень четко. – Ваше славнейшее Величество.

Король привстал на цыпочки, как ребенок в ожидании подарка.

Шут начал раскачиваться. Одно неуловимое движение, и он уже стоит в полный рост. Обруч лениво повернулся еще на пол-оборота. Все молчали, завороженные поскрипыванием привязанной к люстре веревки.