пелёнок и криков, и жирной жены,

начальника – наглой и жадной скотины,

и комплексов детства, и давней вины.

Фривольно в покое продажного счастья,

которого нет за уставшей спиной.

Лишь тут выпускаю я птицу и страсти!

Лишь тут становлюсь настоящим, собой!

Истрачу я всё на Марго или Дашу.

От вылитой лавы мне станет легко…

А дома супруга, больная мамаша

и дети, что ждут от отца молоко…

Война неподалёку.

Дрожит земля и лес.

Огней, кровей потоки.

И правит этим бес.

Стрельба, резня и стоны.

Борьба идёт на нас.

Коль будет гон погони,

то сдохнем через час.

Пока же фронт стабилен,

жильцы поспешно жнут,

снуют в деревьях пилы,

детишки не ревут.

Как будет житься завтра?

Кто будет падать, жить?

Надеемся на кадры,

что смогут защитить…

Дома, как стога из рассыпчатой глины,

накрытые шифером, сталью и сном,

старинной, графитной, рифлёной резиной,

помятым, корытным и вымокшим дном,

ветвями и ржавчиной листьев гниющих,

просохшими кронами летних дерев,

кусками суков отпадавших, длиннющих,

взлетевшими тканями дядь или дев,

покрышками, толями, сажей и пылью,

ворсинками проволок, шерсти, волос,

пушинками, перьями с килей и крыльев,

упавшими нотами грома и гроз,

помётом, лучами, дождями, снегами,

роями зелёных и алчущих мух,

валежником, кедами и сапогами

я тридцать пять лет лицезрю тут вокруг…

Окружная даль широка и длинна;

смиряет последних убогих и нищих.

По жизни на сердце одна лишь вина,

что я не сбежала от старородивших.

Они – поселенцы у "важных" границ,

где нет городов, доброты, урожаев,

просвета во тьме, мужиков и больниц…

"Зачем они в ад меня этот рожали?"

Родительский быт износил много жил.

Сиделкой их хвори блюла до упаду.

Дрянное житье довело до могил,

что тихо молчат тут без стел и оградок.

Вот так, просидев и помочь не сумев,

увязла я в скорби, годах и безвольи.

Из глины и палок отстроив дом-хлев,

осталась в плену у ветров среди поля.

Вокруг нет дорог, очень мало лесов,

а цены на уголь – почти как алмазы.

Осталось три пары беднейших дворов,

которые гаснут, стареют по часу.

Промёрзшие стены топлю кизяком,

внимаю радийным прогнозам погоды.

Седины покрыты узорным платком,

который шит ради тепла, а не моды.

В далёкую глушь не добрался жених.

Поэтому я и одна, без ребёнка.

Лишь две фотографии мёртвых родных.

Спасает навоз от коров, поросёнка.

Какой благодатный покой!

Тепло одеяльных нарядов.

Рассвет золотисто-цветной.

Сопящая мордочка рядом.

Лицо, как икона в тиши.

В него лишь с недавнего верю.

За тюлем, стеклом этажи.

Над нами цветочность материй.

Высокие пики квартир.

Рядами леса вавилонов.

А в нашем мирке милый мир.

Мы – рыбки в прозрачном затоне.

Забавный домашний пейзаж.

Пока бескофейность посуды.

Любовно-простой антураж.

Осенне-весеннее чудо…

Наталии Воронцовой

Мои достиженья – готовка на кухне,

где чистка, порезка, поджарка и пар.

Я – кухарь для новой солдатской коммуны.

Я – повар армейский, простой кулинар.

Я стряпаю кушанья целыми днями,

ваяю домашние блюда бойцам,

имею я дружбу со всеми парнями,

с душой кашеварю погонным отцам.

Я – мирный боец и почти безоружный.

Коль надо, топор превращу в томагавк.

Мне пара приёмов, ударов не чужды.

В атаку сумею погнаться стремглав.

Порой я рыбак и охотник с исканьем.

Балую солдат чрез уменье и пот.

Всегда гарантирую свежесть питанья

и полную сытость повстанческих рот…

Безжалостный выродок множит приказы

о новых атаках, убийствах, стрельбе,

о пытках, резне и пусканиях газов,

о казнях и более шквальной пальбе.

Ему не хватает владений, быть может?

Ему недостаточно глупых рабов?

Ему к барабанам ещё надо кожи?