Конечно, мама отказывает.

– Ну мам… – ною я, но мать категорична.

– Нет, я сказала! И гулять только до девяти!

– Летом же можно было до одиннадцати! – возмущаюсь я.

– Так то летом! – говорит мама – А теперь в девять уже темно!

– Все ходят на танцы, а мне нельзя! – чуть не плачу я.

Мать отставляет банку, и толкает воспитательную речь. Она произносит ее по особенному, словно злой робот – четко выделяя слова, которые вылетают из ее рта, словно стальные горошины.

– Яна! Ты должна понимать, как опасно, в наше время, ходить по улицам по вечерам! Не говоря уже про ночь! И днем убивают, грабят, насилуют! Знаешь сама, и все равно просишь!

Я молчу, смотря в пол. И хоть ничего не сделала, но чувствую себя виноватой. Поднимаю глаза на бабушку – может она отпустит? Но нет!

– Такие ужасы творятся! – подхватывает бабуля – Подъедет машина, оттуда бандиты выскочат, схватят, в салон затащат, и пустят по кругу!

– Мама! – восклицает мамуля – Перестань свои журналы пересказывать! Как можно такое читать!

Она брезгливо передергивает плечами. Но, ее крик слышать легче, чем нотационный тон – теперь это живой, человеческий голос.

– Можно хоть у Юльки переночевать? – спрашиваю я.

– Нет! – хором отвечают мама с бабушкой. Мамуля добавляет:

– Пусть лучше Юля у нас!

Надо было не говорить про дискотеку, а сразу просить у Сажиной с ночлегом остаться! Может, не догадались бы, что мы в "Блин" собираемся… Конечно, Сажина у меня ночевать сегодня не останется – собирается веселится в клубе всю ночь.

Днем ходить по улицам можно, и мы с Юлькой отправляемся гулять. В прямом смысле – просто болтаемся по городу, и смотрим по сторонам. Купили по шаверме, съели – вкусно!

– Говорят, ее из кошек делают! – сообщает Юлька, вытирая руки одноразовым носовым платком – всегда в сумке носит. А потом бросает бумажный комок в урну. Я платки предпочитаю традиционные, тряпошные, хотя ими руки особо не повытираешь – жалко выкидывать. Поэтому, Сажина дает бумажный и мне.

От слов подруги подкатывает тошнота.

– Раньше не могла сказать? – возмущаюсь я – До того, как съели!

– Так пи…дят! – машет рукой Юлька – Неправда это!

Однако, мне не успокоиться, и я пытаюсь запить вкус шавермы пепсиколой.

Домой прихожу в десять минут десятого – даже постояла в подъезде, выжидая время. Да, мне нельзя задерживаться, но десять минут – такая мелочь! И ругать не будут, и запрет нарушен! Маленький, сладкий бунт!

В воскресенье Юлька не приходит, и я не знаю, как прошел ее поход на дискотеку. Самой идти мне к ней лень, и я провожу этот день или валяясь в кровати с книжкой, или смотря, вместе с бабушкой, мамой и папой, телевизор. Да, и с папой – мамуля его временно простила.

Вот так – никак – проходят мои выходные. Из-за ничегонеделанья я много и лениво размышляю о жизни, и о парнях. И больше всего думаю о Маркове, о его теле, и… о некоторых отдельных частях его тела. Конечно, я не ребенок, и знаю различия мальчиков от девочек. Знаю, и как "применяются" эти отличия, и даже видела, как – иногда мы с Сажиной, когда я бываю у нее, смотрим порнокассеты, стащенные ею у ее родителей. Но образ полуголого Пашки намертво засел в моей голове, и не хочет ее покидать.

…Понедельник начинается серым мокрым утром, и дождем. Прошу папу отвезти меня на занятия – брести до метро под дождем, а потом, под ним же, от метро до института, не хочется.

Марков на занятия не явился, хотя обещал. Зато к нам в аудиторию явился Игорь, и с явным нетерпением учинил мне допрос – говорила ли я с Пашкой, и что он ответил. Я честно доложила, что Марков обещал быть, но не пришел. Спирин расстроился, и покинул кабинет с хмурым видом. И зачем ему так нужен Марков? Что за дела?