«Как мило, наверное, жить в лесу. Охотишься на кабана да на вальдшнепа, в городе пополняешь запас книг – что ещё надо?»
– Слушайте, был у меня дед, – развлекает меня лесник, – так он ещё в финскую войну снайпером в диверсионных отрядах служил. Время прошло быстро, и вот он уже старик, сидит себе в селе, доживает годы. Ну, и нашёл себе удовольствие: оборудовал чердак с видом на дальний лес, тут и закуска, и бутыль с веселящей жидкостью, и ружьё. Чуть где в сене зашевелится – бах! – и порядок восстановлен, в затылке у мыши дыра. Не жизнь, а праздник. Как-то бабка посеяла чеснок, и соседские куры принялись его щипать. Хозяйка в крик, а дед, не долго думая, тут же десяток птичек и уложил. Что тут было! Сначала соседи ринулись на деда – что ж ты, мол, творишь! – а тот, уже под градусом, но ещё не до конца погрузившийся в прошлое, медленно переводит прицел на них. Пришли они только вечером, и говорят: ну, старина, дай нам, дорогой, хоть не всех, хотя бы пару… Не просто так, разве можно. У нас известно как всё делается, всё в бутылках меряется.
Мы выходим на опушку леса, перед нами – спуск к автомагистрали.
– Уважаемый, и где же конечный пункт? – спрашиваю я, обтирая сапоги о вялую траву.
– Ну, так пришли уже, вот и позиция. – Вальдхаузен указывает на пригорок с приличным сектором обстрела. – Располагайтесь, пожалуйста, всё будет в лучшем виде.
Мы расстелили брезент, оборудовали гнёзда для ружей, надёжно замаскировали огневую точку и заняли позицию. Лесник теперь умолк, и позади стал слышен глухой рокот спящего леса. Машины впереди, давно покинув город, играя солнечными бликами, бежали, как игрушечные. Если, конечно, не смотреть в мой оптический прицел.
– Так, – говорит Вальдхаузен, – теперь будьте внимательны, вон движется ваша цель. – Мой прицел улавливает профиль водителя с длинными чёрными волосами и худым лицом. Я держу палец на курке и говорю себе: вот и всё, г-н Ворсюк, вот и конец.
И тут стало мне как-то не по себе. Нельзя оборвать собственный путь на полдороги, нельзя терять половину неоткрытого мира, иначе и победа не в радость, и жизнь ни к чему.
– Стреляйте же! – настаивает лесник.
Я нажимаю на курок, направляя ствол в небо. Время ещё не пришло.
Снова сквер, и шум, и телефон в руках. Детвора, гоняя голубей, не осознаёт, что дорога человека должна пройти мимо бабушек, увлечённо говорящих ни о чём, через толпу студентов, поток прохожих, гул автомобилей, чтобы достичь логического конца – за пределами суеты. Пальцы мои сделали нужное дело – сообщение исчезло, г-н Ворсюк пропал. Время ещё не пришло.
Ко мне подошла Тутта и сказала:
– Вот и я.
О ХОЛОДЕ, ФОЛЬГЕ И ВИТАЛИНЕ
Двигая головами в такт шагов, голуби повторяли походку своих далёких предков позднеюрского периода, и, давно обзаведясь городскими манерами, прогуливались по бетонным дорожкам, сложив крылья за спиной. Квадраты плит, как шахматные клетки, организовывали пространство, но птицы не задумываются над геометрией сквера, потому что сами являются его частью.
Ко мне подошла Тутта и сказала:
– Вот и я.
У неё был рассеянный вид. Такой она была мне не знакома – ни улыбки, ни уверенности движений – подойдя и остановившись, Тутта как бы продолжала плыть, будто не решаясь до конца мне довериться. Я встал, предложил даме руку, и мы направились в кафе, с каждым шагом сокращая дистанцию между собой: говоря о пустяках наподобие типично европейской зимы, лишённой и русских морозов, и человеческого тепла, мы приближались к вопросу, который предопределил нашу встречу: у Тутты стали исчезать знакомые. Я не верил.