Пусть и несколько упрощенно, как бы указующим перстом, я сейчас определил это понятие о святости как внешне-символическое в Ветхом завете и внутренне-духовное – в Новом. Мне же самому близко еще одно определение, и я хотел бы вам его привести. Мне кажется, что разврат можно было бы определить как некую «укушенность змеем» или, лучше сказать, змием. Известно, что всякий человек, особенно взрослый, не младенец (с младенцем несколько сложнее), всегда приходит к Богу так или иначе укушенным змеем. Ныне таковы все без исключения, что тоже нам всем важно понять. Нам сегодня можно и нужно говорить на эти темы, поскольку для каждого сидящего здесь это актуально, лично актуально. Каждый когда-то был укушен змеем, хотя каждый – по-своему, поэтому каждому нужно это осознать и постараться избавиться от разврата. Какого разврата – об этом мы поговорим позже. Тут целый веер возможностей и случаев. Но важно знать каждому, что не только сосед или некто, какой-то абстрактный человек, несет в себе этот змеиный яд, но что он сам таков, и он должен это осмыслить, сделать из этого выводы. Он должен понять, что для этого ему нужно обратиться к Богу, что без Божьей милости здесь не обойтись, что никакой человек сам по себе от этого яда излечиться не может.

Ну вот, мы прочно связали понятие разврата с понятием отклонения от нормы, ухода от нее, преодоления каких-то положенных Богом и Его Законом границ. Мы можем так и запечатлеть в себе, что разврат есть уклонение от нормы. Следовательно, наступает время поговорить об этих нормах. Что же это за границы, что это за нормы?

Ясно, что они могут быть очень разными, и в связи с этим будут разными и сами понятия о том или ином виде разврата и, главное, о его последствиях. Нормы могут быть внешними и внутренними, временными и вечными, могут быть божественными и социальными. И мне кажется, что для нас с вами довольно страшно сводить все к чему-то одному, как бы к единому знаменателю. История хорошо знает примеры, когда все нормативные установки возводились человеком только к Богу или, наоборот, только к социуму, к обществу. В качестве примера последнего я могу привести установку марксизма, которая строится на том, что границы между нормой и извращением проводит лишь общество. В этом есть некий положительный смысл, это нельзя с порога отвергнуть; тот, кто это сделает, будет совершенно неправ, и не только потому, что не понимает марксизма (это дело хозяйское), но и потому, что это отнюдь не всё, принципиально не всё. Именно такая установка распространилась не столько в науке (марксизм в науке, как вы знаете, давным-давно преодолен, так же как и дарвинизм, и даже фрейдизм), сколько в жизни. В нашей жизни эти установки марксизма как раз очень глубоко засели, они превратились в набор ходячих истин, которыми люди оперируют, от которых они отталкиваются, когда хотят оценить себя или другого, и вот это уже опасно. Ведь именно поэтому, может быть, сейчас нет никакой четкости в понятиях о разврате и норме. Если все сводится к обществу и его институтам, а общество, естественно, исторически подвижно, то, значит, понятия о разврате достаточно относительны и даже субъективны: то, что для тебя – разврат, для меня – не разврат. Такие оценки, может быть, и могут быть оправданны по отношению к каким-то нормам, но они уж никак не могут быть распространены на все случаи жизни. Поэтому сейчас мы уже спокойно читаем, и слышим, и видим по телевизору оправдание практически любого извращения, будь то извращение сексуальное или какое-то иное. Фактически вы сейчас найдете массу людей, которые вообще вас не поймут, если вы начнете говорить о гомосексуализме как разврате или еще о чем-то подобном. Вам скажут: «Да вы что – из XIX века?» Это для многих будет совсем непонятно, потому что здесь все как бы относительно нормально – просто нормы у людей бывают разные. Если только общество создает для вас и в вас эти оценки, то как вы воспитаны, к чему привыкли, так и должно быть. Если вы чего-то стыдитесь, то это потому, что вас воспитали в этой системе оценок, а если бы вас воспитали по-другому, то вы бы этого не стыдились и очень бы радовались, как радуются многие, жизни вообще, во всех случаях.