Я считаю, что у творчества два побудительных мотива. Один из них – это воплощение мечты о себе. Я прекрасно понимаю, что существует разрыв между моим лирическим героем и мною самим, но стихи меня уже обязывают к чему-то. Надеюсь, к тому, чтобы быть лучше. А мне приходится сбивать спесь со своего лирического героя, чтобы он не вещал там, где он не имеет права на это. Таким образом, я его делаю похожим на себя, а он делает меня получше. Есть возможность идти по пути наименьшего сопротивления: вываливать все собственные нечистоты на читателя. Это будет честно. Однако есть честность и честность. Грохнуть кулаком по витрине и взять булку – это будет честно в известном смысле. Но упаси нас Бог от такой честности. Надо найти золотую середину, чтобы не выглядеть розовым мальчиком в своих стихах, когда ты потасканный дядя, и, с другой стороны, не потакать тому, что ты потасканный дядя, и взнуздывать себя за счет того, что ты пишешь не фотографическое изображение себя и не идеализированный портрет, а именно напряженную мечту о себе.
Я думаю, можно обмануть всех окружающих и себя можно обмануть. Что нельзя обмануть – это слово. Спустя пять-семь-десять лет все выплывет наружу, потому что ты занялся словами. Если в них есть подвох, его может не заметить ни автор, ни читатель на общей волне приязни, например, автора к самому себе или читателя к нему. Но когда живое участие живущих от тебя отстанет, вот здесь все мы проговоримся. Здесь мы останемся в одиночестве на беспристрастном читательском суде, а то и своем собственном, если к тому времени будем живы и голова у нас остынет. Само избранное нами ремесло исключает возможности длительного обмана.
Нынешняя культурная ситуация во многом, как мне кажется, напоминает ситуацию конца XIX – начала XX века. Происходил культурный, эстетический перелом, завершился он в 1917 году. Как вы видите сегодняшнюю культурную ситуацию и ощущаете ли вы себя человеком переломной эпохи?
По-моему, нет. Перелом уже был – советский перелом. Сейчас, мне кажется, будет сращение с культурой начала века и с теми представителями культуры, которые продолжали жить при советской власти или в эмиграции. Другое дело, ошибочно было бы ждать, что никто места сращения не заметит. Оно слишком существенно. Здесь можно ожидать появления, если она уже не появилась, новой – с привкусом советского варварства – культуры. Произошла смена цивилизаций. В этом надо отдавать себе отчет. Может быть, будет плодотворным привитие советского дичка.
Что в культуре на вас наиболее сильно повлияло и что вас подпитывает сейчас?
Моя жизнь сложилась таким образом, что я был не в курсе модных веяний 1960-х годов. Первые стихи, которые я по семейным традициям стал читать, были стихи Пушкина. Я остался верен своим пристрастиям, и, пожалуй, это наиболее читаемый мною поэт, периодов охлаждения к которому у меня не было. А такие были к замечательным, очень крупным более поздним поэтам, до полного равнодушия и неприятия. Например, это у меня произошло с творчеством Пастернака. А сейчас я дорожу кругом, который очерчен сборником «Личное дело». Мне очень полезно было сойтись с этими людьми, я сошелся с ними достаточно поздно, будучи человеком уже сложившимся. Это было для меня небезболезненно. Отчасти затяжная пауза в моем писании объяснялась и тем, что я познакомился с недюжинными поэтами, которые писали по-другому, у них были другие представления о писании и другие требования к нему. Все это я принял к сведению и, надеюсь, с пользой для себя. Я очень высокого мнения о поэте Михаиле Айзенберге, чрезвычайно ответственный писатель. Долгие годы я имел отношение к сообществу поэтов «Московское время»