Интересно, как там Йенс? Он не встречался ни с ним, ни с Рудольфом, с тех пор как съехал. Они ни разу не созванивались. Их слишком затянули будни. Они стали теми взрослыми, которых раньше считали слишком скучными. Он размышлял и размышлял. Он чувствовал, как работа в СС изменила его и продолжает менять. Он становится человеком, которому иногда плевать на себя. Это уже не оправдывается благом страны, Август почти осознанно загоняет себя до изнеможения. Порой он часами не может приступить к работе, потому что ему нужно ломать себя каждый раз.

Он внимательно изучал документы всех, кто работал на стройке, включая и унтер-офицеров. И как же порой ему было непросто понимать, что все эти люди, все полторы тысячи человек потом будут тут жить. В основном это были либо политзаключенные, либо евреи. Концентрационный лагерь должен заработать в конце июля и там должны расположиться первые евреи.

Август сидел и думал, почему Гитлер против евреев, что с ними не так. Он видел этих людей на стройке и не подходил к ним близко и, как предписывали правила, смотрел на них с некоторым высокомерием. Август выполнял предписания, но не понимал национализм. Евреи для него – такие же люди, как и он сам.

Гонения начались сразу же после прихода Гитлера к власти. Август отчетливо помнит, как они с Рудольфом просыпались по ночам, потому что в их квартиру кто-то ломится и стучит, спрашивая, кто они по национальности. Солдаты видели форму СС и только тогда отступали, извиняясь за беспокойство. Евреев же гнали на улицу, где они могли часами растерянно стоять и ждать машину, которая заберет их. Евреев снимали со всех постов в политических партиях, увольняли отовсюду. Они были никому не нужны. Многие жили на улице, прятались от националистов. Августу, когда он проходил мимо, было их жалко, однако он убивал в себе это чувство, считая это слабостью.

Унижение не заканчивалось и тогда, когда евреи оказывались пойманы. Из окон своего кабинета Август часто наблюдал такую картину: когда рабочим давали перерыв, немцев кормили лучше и клали больше еды, нежели евреям. Август каждый раз искал полные зависти и желания отомстить взгляды, беспокойно хмурился, но хотел запомнить это выражение ненависти на чужих лицах. Нужно понять, что для этих людей, после всего, что с ними произошло, он в первую очередь – немец, ариец, угнетатель и враг. Он отходил от окна и садился снова за бумаги. Стройка – не его место.

Все три объекта – серые, покрытые мраком, несмотря на солнечные дни, установившиеся на немецких территориях, полные безысходности места, где небо черное, а дышать тяжело от витающей в воздухе пыли. Он при любой возможности уезжал оттуда как можно скорее.

Позже, сидя в своем кабинете уже в штабе, он часто задумывался о своем происхождении. Всех офицеров, унтер-офицеров и простых рядовых тщательнейшим образом расспросили о родословных, доходя чуть ли не до седьмого колена. И, конечно, в штабе узнали, что Август аристократ, да еще и по крови. Однако никто ничего говорить не стал. Он гордился чистотой своей арийской крови, и желанием служить на благо родине.

Он часто подходил к зеркалу и разглядывал свои черты. В своих глазах он уже не видит подростка, который только-только пришел служить. На него смотрит двадцатичетырехлетний мужчина при военном чине и форме, голубые глаза которого отражают печаль и усталость от мира, чьи едва отросшие волосы торчат из-под фуражки. Он не хочет их стричь. Раньше у него были длинные прямые волосы, доходящие до плеч: он отрастил их, как только приехал из академии, потому что не любил короткие стрижки и считал их некрасивыми. В СС снова потребовалось остричься, и он принес эту маленькую жертву.