– Мама, мы с тобой. Мы выживем, все будет хорошо. Повторяя эти слова, как заклинание, он ловил себя на мысли, что сам в это не очень верит. Все вокруг летело в пропасть.

За несколько дней мама постарела лет на двадцать. Ее красивое лицо осунулось, глаза потускнели. Как жить дальше? Все, что у нее осталось, – дети и работа. Тогда в сорок первом все менялось так стремительно, что люди не успевали понять происходящее. Не успевшая начаться война уже через два с половиной месяца разметала в клочья Красную армию, которая была всех сильнее. Восьмого сентября Ленинград оказался в кольце блокады. Начавшийся осенью сорок первого голод стал безжалостно отнимать жизни ленинградцев.

Музыкальная школа при консерватории, в которой Валька учился по классу виолончели и где преподавала фортепиано его мама, в октябре приступила к эвакуации.

В первых числах декабря с последними машинами, нагруженными музыкальными инструментами, музыкальной литературой, консерваторской и училищной утварью, Ольга Васильевна с Валентином и Катей отправились в эвакуацию.

Первый ладожский лед, холод и ветер со снегом. Под гул сирен пикирующих юнкерсов, разрывы бомб и снарядов дорога осталась в памяти кошмаром. Каждый налет Валька считал для себя последним и представлял, как после попадания бомбы он тонет в ледяной воде. Бомба угодила в одну из машин с консерваторским имуществом. Грузовик с искореженной кабиной торчал из огромной проруби. В полузатопленной кабине на вмятом руле лежало окровавленное тело водителя. Вода и лед вокруг кабины окрашивались красным цветом. Разбросанные по ладожскому льду, валялись скрипки и контрабасы. Виолончели лежали рядом с искалеченными трубами. Над ними, как подбитые птицы, падая на землю, кружились обгоревшие партитуры и обрывки страниц музыкальной литературы.

С достижением другого берега появилась первая надежда.

Ташкент встретил неожиданным теплом, исходившим не только от солнца, но и от местных жителей. Незнакомый восточный народ в длинных халатах и цветастых тюбетейках встречал ленинградцев гостеприимством и открытыми дверьми своих скромных домов и кишлаков. Ольге Васильевне с детьми досталась шестнадцатиметровая комната в общежитии швейной фабрики. Из Москвы, Ленинграда и прифронтовых городов нескончаемо прибывали люди. Отдельная комната для семьи была большой роскошью. Кому-то приходилось делить комнаты на две, порой на три семьи.

Консерватория и музыкальная школа вскоре возобновили работу под горячим южным солнцем. Катю устроили в переполненный детский сад.

Наступил сорок второй. Первое лето Валька с мамой работали на хлопковых полях. Это был изнурительный труд. Хлопок – это порох и одежда для солдат. В перерывах на обед, который проходил там же, на полях, приходила машина с едой и свежей водой. Под палящим солнцем на сорокаградусной жаре постоянно хотелось пить. Воду разносила молодая узбечка в забавной цветастой тюбетейке и длинном платье с передником. Валька, работавший на дальнем краю хлопкового поля, не сразу заметил тихо подошедшую к нему девушку. Она стояла с кувшином и улыбалась.

– Хотите пить? – тихо спросила она.

– Спрашиваешь. Как слон в пустыне.

Сняв с плеч хлопковый короб, он взял кувшин, из которого в рот потекла прохладная спасительная влага.

Пока пил, рассматривал незнакомку. Она улыбалась. Забавные косички, которых было не меньше десятка, падали на плечи. Из-под длинной юбки виднелись шаровары.

– Как ваше имя, таинственная спасительница?

– Гули, – девушка говорила по-русски очень хорошо, в отличие от большинства ее земляков.

– Вы спасли меня от неминуемой смерти. Вы тоже здесь работаете?