Чертыханов, идущий впереди меня, поддерживал какую-то старушку, которая вцепилась в рукав его шинели; к груди она туго прижимала маленький узелок.

– Не притомились, товарищ капитан? – заботливо справился Чертыханов, обернувшись ко мне. – Наверно, таким путем вводили грешников в ад…

– Шагай, шагай, – сказал я. – После поговоришь…

Наконец лестница кончилась, и мы очутились на площадке будущей подземной станции. Лампочки освещали длинные ряды деревянных топчанов и скамеек, а на топчанах – людей. Люди лежали по одному и по двое, спали, читали книги, размышляли над шахматными комбинациями или просто сидели, оцепенело уставившись в одну точку. Старики, женщины, мужчины; в узеньких проходах ребятишки ухитрялись играть в скакалки. Под топчанами – узлы, обувь, кошелки с едой… Разговаривали вполголоса, точно находились в публичной библиотеке или в склепе, пугливо прислушивались к чему-то, хотя ни один звук жизни не мог пробиться сюда сверху.

Надо всем этим тяжело и угрюмо нависали своды – десятки метров земляного пласта…

Браслетов растерянно и с тоскливой надеждой оглядывал до отказа забитое людьми помещение – пройти сквозь эту тесноту было невозможно. Чертыханов попросил:

– Нарисуйте портрет вашей супруги, товарищ комиссар.

– Вы ее сразу узнаете, – быстро отозвался Браслетов. – Она черненькая такая, привлекательная, с ребенком…

– Найдем, раз привлекательная, – заверил Прокофий. – Следуйте за мной. – Он прокладывал нам путь. Его огромные сапожищи ступали между узлов, между колен спящих с предельной осторожностью. Только слышалось изысканно вежливое, почти заискивающее: «Извиняюсь, мамаша, чуть-чуть вас потревожу…», «Простите, товарищ, возьмите чемоданчик на руки на секунду…», «Уберите, бабуся, драгоценности, не раздавить бы…», «Посторонись, детка, вот сюда, к стенке…», «Ах, какие глазки! С такими глазками, да в такую глубину! Поэтому так темно наверху стало…»

– Стойте, ефрейтор! – крикнул Браслетов. – Вон она!

На топчане под клетчатым байковым одеялом плоско, бестелесно лежала женщина; голова запрокинута, виднелся лишь остренький подбородок и черные волосы, рассыпанные по маленькой подушке. Она, видимо, спала, на руке у нее покоилась головка ребенка в белой шапочке.

– Соня, – тихо позвал Браслетов.

Он пробрался к ней и сел на краешек топчана. Затем легонько притронулся к ее колену и опять позвал. Она, вздрогнув, повернула голову. Усталые веки приоткрыли нижнюю часть глаз, отчего они приобрели странное выражение и странную форму – два темных полумесяца.

– Коля, – произнесла она слабым голосом и без особой радости. – Как ты меня нашел? Тетя Клава сказала? – Он молча кивнул. – Здесь спокойнее. Только тесно. И – точно в склепе… Я все время сплю.

– А Машенька, как она?

– Тоже спит.

– Грудь болит?

– Уже легче…

Он погладил ее колено поверх одеяла и жалостливо прошептал:

– Бедненькая моя, заброшенная, несчастная… Одна ты теперь останешься…

– Почему одна? Вон сколько людей… Не стони, – попросила она мягко.

Браслетов, вспомнив о нас, оглянулся и развел руками, как бы извиняясь за то, что не может принять своих друзей как следует и знакомство с женой происходит в неподходящей обстановке.

– Соня, я не один. Тебя пришли навестить капитан Ракитин, командир нашего батальона, и ефрейтор Чертыханов. Очень хорошие люди. Вот они…

Женщина приподнялась на локте, бескровные губы раздвинулись в улыбке, она кивнула. Чертыханов размашисто кинул руку за ухо, крикнул так, что все находящиеся рядом с испугом оглянулись:

– Здравия желаю! – И, не зная, что еще сказать, прибавил наугад: – Если в чем нуждаетесь, скажите – мигом все доставим.