Боль зародилась под утро. Сначала Паганель подумал, что просто заныли ломаные минувшим летом рёбра. Перелёг поудобнее – очаг боли сместился… То ли к сердцу, то ли под мышку… Или в пищеводе застряло что-то большое, острое и неповоротливое? Изжога? Непонятно…

Санька поднялся, зажёг свечу. Черпнул из котелка на печке тёплого чая. Осторожно глотнул раз, другой. Неприятное ощущение вроде бы улеглось… Он поворошил угли в печурке и бросил на них пару колотых полешек. Прикрыл дверцу и посидел несколько минут, бездумно вслушиваясь в потрескивание занявшегося пламени. Ещё раз глотнул чаю и прилёг, отвернувшись к стене. Всё было спокойно. Почудилось!

Второй приступ опять начался с заунывного ощущения неустроенности чего-то в организме. Незнакомая ноющая боль нарастала исподволь, а её пик, резанувший тело от ступней до висков, ошеломил. Так у него ещё не болело ничто и никогда! Санька затаил дыхание, мучительно пытаясь уловить, откуда исходят болевые залпы, пронизывающие всё его существо. Лоб был в испарине, сердце колотилось с сумасшедшей скоростью, а сознание плавало в вязком омуте гнетущего ожидания чего-то жуткого…

И опять всё отступило. Паганель, медленно приходя в себя, лежал на топчане у печки. Ему теперь страшно было просто пошелохнуться. Боль будто бы затаилась, свернулась в клубочек и ждёт чего-то… Или ушла? Наверно, ушла. Надо бы уснуть, пока не вернулась…

Не успел… Крохотный очаг боли, нудновато ворочавшийся где-то в грудине, стал разрастаться, превращаясь в липкое мохнатое чудовище, впиваясь в тело цепкими беспощадными щупальцами. В сознание прорвался чей-то вопль, перекрывший колокольно звенящий в висках стук сердца. Потом всё куда-то пропало…

***

– Ну вот, более-менее… – Виталий стряхнул градусник.

– Сколько? – спросил Червонец.

– Тридцать семь и шесть…

– Ну, даёшь! Это же…

– Смотря с чем сравнивать. У него под сорок было вчера!

– Грипп?

– Не знаю, не знаю… На грипп не очень похоже. И хрипов нет. Разве что какая-нибудь экзотика? Но вряд ли… Откуда бы ей здесь взяться? Мне сначала показалось – аппендицит. Но и там всё спокойно. Даже не знаю, что предположить. В город выберемся – надо его ко мне в клинику. Может, кардиограмма что покажет…

Виталий осторожно прикрыл Саньку спальником и потянул Юрика в дальний уголок избушки, где у стола возился с ужином Славян. Первое, что, по его мнению, надо было сейчас Паганелю, это хорошенько проспаться в тепле.

Так получилось, что Червонец, не дождавшись Саньку к новогоднему столу и не застав его дома на следующий день, переполошил друзей и чуть ли не силком оторвал их от телевизоров, где повторяли бессмертную «Иронию судьбы». Прихватив домашней снеди и бутылочку, они двинулись на Китайку, с удовольствием подкусывая сверхчувствительного приятеля. Тем более после того, как распознали на снегу Паганелевы следы сорок шестого размера. Ну захотелось человеку уединиться – так какие проблемы? Жаль, конечно, что так и не обозначилась Санькина дивчина. Но опять же, кто его знает, что там у них не сложилось? Молчит ведь… Может, сам и дал от ворот поворот? Жаль, жаль… Девчоночка-то была славная! Но, как говорится, се-ля-ви…

Паганеля они застали без сознания в почти начисто выстуженной избушке. Похоже было, что провалялся он в таком состоянии с ночи: на углях в печурке уже начал оседать иней…

– Слышь, Витась, – Червонец необычно робко тронул товарища за плечо.

– А?

– Да я это… Ты погоди смеяться… Ну, в общем, я у него поле посмотрел…

– Ну и?.. – Виталий иронически глянул на Юрика. Завиральные идеи Червонца насчёт всякого рода телепатических чудес, действительно, веселили преуспевающего кардиолога. Во всяком случае, в интерпретации вечного студента-недоучки.