– Я очень сильно переживаю, – решила она поделиться с ним сокровенным, – из-за того, что мистер Уоллес явно заблуждается относительно нашего положения. Что, скажи, ты дал ему понять?

Луи-Матюрен зевнул – верный знак, что совесть у него не до конца чиста.

– В чем ты меня обвиняешь? – сказал он. – Я ничего такого не говорил, только упомянул, что семья наша всегда принадлежала к убежденным легитимистам[16], что нам принадлежит замок в Сарте, ну и еще пару подобных вещей. Да, замка более не существует, я даже собирался ему об этом сказать, но он сменил тему разговора, а потом я об этом забыл. Судя по всему, он славный малый и у него много влиятельных знакомых. Я подумал, он сможет представить меня кое-кому… я, как ты знаешь, усердно работаю над своим изобретением, и он проявил к нему интерес. Я решил, что совершенно невредно этот интерес раздуть. Луиза, а ты-то чего от него нос воротишь?

– Напротив, он мне по душе. Очень по душе. Вот только я боюсь, что он в нас разочаруется.

– Дорогая моя сестричка, когда я доведу свое изобретение до ума, нам не о чем будет больше тревожиться. Мы прославимся. И ты первая полетишь со мной в ракете на Луну.

Он притянул ее к себе на колени и поцеловал, смеясь над хмуростью ее лица, а потом встал со стула, потянулся, откинув назад кудрявую голову, вскинул длинные руки и запел от одной только радости жизни, оттого, что был молод, беден и полон сил. Мощный голос лился свободно, без всяких усилий, поднимаясь все выше и выше, пока не перешел в шепот, бесконечно нежный, от которого сердце его сестры почему-то сжалось болью. А потом Луи махнул ей рукой и, нахлобучив шляпу на каштановые локоны, вышел, тут же забыв и про нее, и про свои мелкие долги, и про свою ложь, и про данный ему Господом дар красоты, думая об одних только пламенных мирах космоса и сумасшествии звезд.

В следующее воскресенье Годфри Уоллес зашел снова и, едва переступив порог, упал на колени перед Луизой и попросил ее руки. Едва соображая, что делает, она, запинаясь, дала свое согласие, и в тот же миг он подхватил ее, прижал к сердцу и осыпал поцелуями, бормоча, что теперь он – счастливейший человек на земле и жизнь его отныне в ее руках.

Он настаивал на том, чтобы обвенчаться сразу же, незамедлительно. Всякое промедление страшнее пытки. Однако Луиза осталась тверда. Придется выждать, сказала она, до того, как мать ее даст свое согласие и вернется из Гамбурга. Последующие несколько недель прошли будто в странном сне. Луиза не могла поверить, что она – ей ведь уже было за тридцать, – ни разу до того не получавшая предложения руки и сердца, обожаема и боготворима молодым человеком, которому на несколько лет меньше, чем ей; что скоро она будет невестой, как Эжени де Палмелла.

Будто в лихорадке она отправила письма старшему брату в Лондон, матери в Гамбург, Эжени в Лиссабон; будто в забытьи готовила себе приданое.

Денежные вопросы они с будущим мужем так и не обсудили, но она пыталась гнать от себя темную тень сомнения. Успеется после возвращения матери.

Однажды она все-таки попробовала навести разговор на эту тему: упомянула о своем скромном приданом, о ежегодной пенсии, назначенной семейству покойным королем, – это, мол, все, что у нее есть и что она в состоянии ему принести, а он улыбнулся, прижал ладонь к ее губам и сказал:

– Неужели ты думаешь, что я ждал большего?

Это ее успокоило; видимо, он все-таки правильно понимает ее жизненные обстоятельства.

Она была столь околдована и восхищена своим будущим мужем, что даже мысль о венчании в реформатской церкви не слишком терзала ей душу. Эллен Кларк совсем перестала понимать свою подругу. Уж она-то никогда не позволит себе так увлечься. Это совершенно неразумно, на грани неприличия. Кроме того, она боялась, что через несколько недель замужества Луизу постигнет горькое разочарование. В этих делах мужчины все одинаковы. Это она знала твердо, переварив достаточное количество материнских разговоров. С виду мистер Годфри Уоллес вполне достойный человек, да и манеры у него благонравные, но вот она уж точно никогда не желала бы себе подобного мужа. Слишком высокопарный, а галантность его кажется – ей, по крайней мере, – слегка наигранной.